Габриэль Гарсиа Маркес - Тризна безумия [Сборник рассказов]

Рассвет вторника был сер и холоден, но зато перестал дождь. Бодрствовавший спозаранку Билли Санчес терпеливо ожидал в толпе посетителей, пришедших навестить своих недужащих родных; они держали в руках массу гостинцев и букеты цветов. Его пропустили вместе со всеми, и он шел, держа на руке норковую шубку, никого ни о чем не спрашивая и даже не подозревая, где в настоящий момент может находиться Нэна Даконте, но пребывая в твердой уверенности, что непременно встретится с врачом-азиатом. Он шагал по внутреннему дворику, где росли цветы и носились лесные пташки, а по обе стороны находились окна больничных палат: справа — женских, а слева — мужских, и вместе со всеми оказался, в конце концов, в женском отделении. Его взору предстал длинный ряд недужных женщин, которые восседали на кроватях в пестрых больничных рубашках и были озарены светом, падавшим из больших окон; Билли подумал, что изнутри все выглядит куда веселей, нежели казалось снаружи. Он добрался до конца коридора, вновь прошел его обратно, но так и не заметил нигде среди больных Нэны Даконте. Он вернулся на внешнюю галерею и стал заглядывать в окна мужских палат и тут ему неожиданно почудилось, что он узнал врача, которого так хотел найти.

Да, это был несомненно он. В окружении других врачей и медсестер он производил осмотр какого-то больного. Билли Санчес прошел в палату и, отодвинув одну из медсестер, оказался прямо перед врачом-азиатом, который склонился над больным. Он окликнул его. Врач поднял свои скорбные глаза и, почти не напрягаясь, тотчас узнал Билли.

— Но где же вы, черт вас побери, болтались все это время?! — проговорил он.

Билли Санчес опешил.

— Да здесь, в отеле, — произнес он — Тут, за углом.

Вот тогда-то ему обо всем и поведали. Нэна Даконте скончалась от потери крови в четверг, 9 января, в 19 часов 10 минут после того, как ведущие специалисты Франции семьдесят часов подряд безуспешно сражались за ее жизнь. Вплоть до самой последней минуты она пребывала в полном сознании и спокойствие ей ни на йоту не изменило; она распорядилась, чтобы ее супруга разыскали в отеле «Площадь Атне», где для них был забронирован номер, а также объяснила, каким образом можно связаться с ее родителями. Посольство было обо всем уведомлено благодаря телеграмме, молнированной из канцелярии, а в это время родители Нэны Даконте уже летели в самолете, направляясь в Париж. Посол лично принял на себя все заботы по бальзамированию тела и касательно похорон и поддерживал постоянную связь с полицейской префектурой в Париже, которая занималась розысками Билли Санчеса. На протяжении двух суток, с пятницы до воскресенья, по радио и телевидению то и дело передавалось чрезвычайное сообщение с описанием его примет; 40 часов подряд Билли искали упорнее, чем кого-нибудь еще во всей Франции. Фотографии Билли, скопированные с той, что нашлась в сумочке Нэны Даконте, красовались практически на каждом углу. Были обнаружены три автомобиля марки «бентли» с поднимающимся верхом, но все они принадлежали другим владельцам.

Родители Нэны Даконте прибыли в субботу в полдень и провели ночь подле гроба своей дочери в больничной часовенке. Они до самого конца так и не смогли расстаться с надеждой увидеть Билли Санчеса. Родителям Билли также сообщили о случившимся и они также предполагали вылететь в Париж, однако в итоге отказались от своего намерения по причине разночтений и путаницы в поступающих телеграммах. Похороны Нэны Даконте состоялись в воскресенье, в два часа дня и всего в двухстах метрах от убогой комнатушки в отеле, где Билли Санчес исходил от тоски одиночества, лишенный любви Нэны Даконте. Много лет спустя, тот самый чиновник, который принимал Билли в посольстве, сообщил мне доверительно, что уже через час после ухода юноши им была получена телеграмма из канцелярии и он тотчас отправился на поиски и заглянул во все, даже самые неприметные, бары Фобура Сен-Оноре. Он откровенно признался, что даже толком не разглядел его, ибо ему никогда и в голову не могло бы придти, что этот юный костеньо [2] Так зовут жителей побережья Колумбии. , одуревший от великолепия и новизны Парижа, и в своей барашковой куртке, так не шедшей к нему, может оказаться столь знатного происхождения. В то самое воскресенье, когда Билли едва сдерживал слезы ярости, родители Нэны Даконте прекратили к вечеру все поиски и увезли забальзамированный труп, покоившийся в металлическом гробу. Те же, кому довелось узреть покойницу, твердили без устали, что никогда еще не встречали женщины прекраснее ее — ни живой, ни мертвой. И когда во вторник поутру Билли Санчес, наконец, проник в больницу, в родовом склепе Ла Манги, находившемся в нескольких метрах от дома, где им с Нэной удалось отыскать ключ к первым письменам счастья, уже состоялись похороны. Врач-азиат, поведавший Билли Санчесу о происшедшем, предложил ему принять успокоительное, но тот отказался. Он ушел, не прощаясь и не благодаря (собственно и благодарить-то было не за что); ушел, обуреваемый лишь одним желанием — изловить все равно кого и избить до полусмерти, чтобы хоть как-то заглушить свою боль. Оставив больницу, он даже не обратил внимания на то, что с неба ниспадал снег без каких-либо следов крови, и эти невесомые, причудливые хлопья походили на перышки голубки, а парижские улицы празднично сияли, поскольку это был первый настоящий снегопад за целые десять лет.

Группа мальчишек из аэроклуба г. Минска проснулась в то утро спозаранку, поскольку им всем предстояло прыгать с парашютом. Это были обычные русские ребята, приехавшие совсех концов России и все как один облаченные в лоснящиеся кожаные куртки мужающих авиаторов. Вначале они услышали благовест, а потом до них долетел могучий рев моторов, исходящий оттуда, из-за содрогавшейся стенки ангара, находившегося неподалеку от местного клуба.

Было зябко, по аэродрому носился пронизывающий ветер, а суровое и беспросветное небо обреченно нависло прямо над головами. Могло показаться, что в пределах такого неба хватит пространства не более чем для двух самолетов. Один из ребят этой ночью почти не сомкнул глаз, и теперь у него прихватывало затылок, в который словно иголки впивались; ну а поскольку он спал, свесив свою голову с подушки, то вполне естественно, что он отлежал затылок. Когда он проснулся, ему на память пришло то, что обычно приходит перед тем, как глаза окончательно раскрываются, — то есть, собственное имя: «Меня зовут Иван. Полностью — Иван Петрович, и я буду сегодня впервые прыгать с парашютом и сделаю это так же мастерски, как мой отец, Петр Петрович, починял башмаки большевикам в семнадцатом году, и как мой дедуля, Петр Иванович, справлял подковы лошадям в царской армии». Позднее, когда его уже вовсю прохватывало утренним холодком и недобрый гул моторов, подобно приливу, увлекал его за собой, он позабыл не только имена отца и деда, но даже и свое собственное и стал уже просто цифрой, порядковым номером, который прозвучит через несколько мгновений, и именно этому номеру будет суждено низвергнуться в бездну и из всех спутников у него останется лишь клочок белого неба — его парашют.