Габриэль Гарсиа Маркес - Тризна безумия [Сборник рассказов]

Донесся скрип двери, и вновь — уже гораздо ближе, чем раньше — раздался женский голос:

— Проводи-ка их до дому, — произнес голос.

И мальчик сказал на это:

— Но я же понятия не имею, где они живут.

И женский голос сказал:

— Перестань говорить вздор. С той памятной ночи, когда выпи выклевали им глаза, всем до одного известно, где они живут.

А потом она сменила свой тон, словно бы уже обращаясь к нам:

— Суть в том, что никто не желает этому верить; толкуют, что это очередная газетная «утка» — ловкий трюк, чтобы газету получше раскупали, а на деле якобы никто выпей и в глаза не видал.

И каждый из нас вскричал:

— Но ведь тогда никто не захочет мне поверить даже в том случае, если я появлюсь на улице в окружении остальных слепцов!

Мы стояли, замерев и не двигаясь; прислонившись к стене, мы внимали женщине. А она сказала:

— Но, быть может, если с вами будет маль чик, все станет выглядеть иначе. Кто же усомнится в словах малыша?!

Неожиданно встрял детский голос:

— Стоит мне появиться на улице в компании с ними и заявить, что это те самые люди, которым выпи выклевали глаза, — то все мальчики наверняка закидают меня камнями. Все в городе в один голос твердят, что подобного просто не могло случиться.

Повисла пауза. А потом послышался скрип затворяемой двери, и мальчик заговорил вновь:

— К тому же я сейчас здорово занят: читаю «Терри и пираты».

Кто-то прошептал нам на ухо:

— Попробую его уговорить.

И этот кто-то направился в ту сторону, откуда звучал голос мальчика.

— Замечательно, — произнес он — Расскажи-ка нам, что случилось с Терри на этой неделе.

У нас сложилось впечатление, что у него получится войти в доверие к мальчугану. Однако тот отвечал:

— Ну, до этого мне и дела нет. Я люблю просто рассматривать картинки.

— Терри бросили в лабиринте, — подыграли мы.

И мальчик ответил:

— Ну, это было еще в пятницу. А сегодня уже воскресенье, и мне хочется просто рас-

сматривать картинки. — Он произнес это безучастным, равнодушным и даже отчужденным голосом.

И когда тот, кто беседовал с мальчуганом, возвратился, мы отметили:

— Минуло уже целых три дня с тех пор, как мы потерялись, и за все это время нам ни разу не пришлось отдыхать.

И тот произнес:

— Правильно. Давайте чуть-чуть отдохнем, но только не будем больше разнимать рук.

И мы присели. Незримое солнце освещало наши плечи, но даже ему было не под силу пробудить наши чувства. И так мы сидели себе неведомо где, напрочь утратив какое-либо представление о расстоянии, времени и направлении. Но тут мимо нас проследовали какие-то голоса.

— Выпи выклевали нам глаза, — признались мы.

И незнакомый голос ответил:

-— Похоже, эти чудаки поверили тому, о чем писали газеты.

И голоса пропали. А мы так и продолжали сидеть, прижавшись друг к другу, и пытались распознать среди шествовавших мимо нас голосов и ароматов хоть один знакомый. Солнце уже вовсю припекало наши головы. И тогда один из нас произнес:

— Давайте опять вернемся к стене.

И мы, продолжая сидеть, обратясь к незримому сиянию, ответили ему:

— Не сейчас, ведь еще слишком рано. Нужно дождаться мгновения, когда лучи солнца вонзятся в наши глаза.

Всякий раз, начиная внимать дождю, она испытывала подобную тревогу и беспокойство. Ей чудилось, как скрипит железная решетка садовых ворот, чудились саженные и крадущиеся мужские шаги по вымощенной кирпичом дорожке, чудился шорох грубых подошв по земле прямо возле порога. Вереницу бесконечных вечеров провела она в ожидании его — мужчины, который постучит в ее дверь. Позднее же, постепенно начиная постигать язык дождя и разгадывать его бесчисленные и зачастую необыкновенно загадочные звуки, она осознала, что предполагаемый гость не явится уже никогда, и решила отучаться от своего ожидания. Это решение было принято ею пять лет тому назад в дождливую и ветреную сентябрьскую ночь и явилось окончательным. Всерьез поразмышляв о своей жизни, она сказала себе: «Всё, довольно, а то мне так и предстоит состариться в ожидании». И вот с того самого дня звучание дождя стало иным, а шум мужских сапог по вымощенной кирпичом дорожке заменили другие звуки.

Но, разумеется, невзирая на то, что ее решение было окончательным, временами в дождливую ночь вновь скрипели петли ворот, и мужчина переступал порог ее дома, счищая перед этим грязь со своих сапог. Однако она уже обрела способность уходить с головой в иные мысли и воспоминания, которые ей навевал дождь. И в подобные ночи она внимала рождественским псалмам, звучавшим еще на то самое Рождество, которое она встречала, когда ей было пятнадцать лет, обучая своего любимого попугайчика основам катехизиса; в шуме дождя она различала звучание граммофона, проданного старьевщику по смерти последнего мужчины в их семье. Она умела выбирать из дождя звуки, плутавшие по отдаленному и недавнему прошлому их дома, и самые родные и близкие для себя голоса, звучавшие чисто и ясно. Все это стало для нее уже настолько привычным, что она пережила настоящий шок от явленного ей чуда, когда мужчина, столь часто отворявший ворота ее дома в ее мечтах, на самом деле прошел по дорожке, вымощенной кирпичом и, кашлянув возле порога, дважды постучал в дверь.

На ее лице при этом отобразились тревога и смятение; руки еле заметно дрогнули, а голова повернулась в ту сторону, где сидела другая женщина.

И ее губы прошептали:

— Это он, он все-таки появился!

Другая женщина восседала за столом, опираясь локтями на его массивные, скверно оструганные доски и, казалось, была выхвачена этим стуком из мрачного, но отрадного покоя и ввергнута в пучину непонятного и терзавшего ее волнения. Она отвела свой взгляд от лампы и чуть слышно поинтересовалась:

— И кто ж бы это мог быть — в такой час?

И она услышала в ответ слова, что были произнесены голосом, вновь обретшим уверенность, и что зрели уже на протяжении нескончаемых лет:

— Теперь это совсем не важно. Кто бы там ни появился, я полагаю, что он вымок до последней нитки и вдобавок продрог до самых костей.

Другая женщина поднялась из-за стола, в то время как первая пристально провожала ее взглядом. По пути она взяла лампу и устремилась в коридор. Из утопавшей во мраке гостиной еще пронзительнее доносились шум дождя и стенание ветра; сквозь них отчетливо слышалась поступь ушедшей женщины. Ее шаги удалялись, сбиваясь на всех трещинах и выбоинах, имевшихся в вымощенных кирпичом полах прихожей и галереи. А потом раздался чуть слышный металлический звон — это лампа, подвешиваемая на крюк возле двери, коснулась стены; вскоре донеслось скрипение проржавевших петель засова.