Габриэль Гарсиа Маркес - Тризна безумия [Сборник рассказов]

И получилось так, что последнее воспоминание явилось одновременно и последней каплей минувшего, которое еще пребывало в доме и было теперь испито ею до дна.

— У нас в буфете еще хоть что-то имеется? -поинтересовалась она, стараясь говорить как можно тише.

Другая женщина, не меняя ни выражения своего лица, ни интонации и явно желая, чтобы мужчина ее не услыхал, отвечала:

— Да ничегошеньки нет. Ты что, забыла, как мы в понедельник использовали последнюю горсточку фасоли?

Но тут они испугались, что мужчина все-таки мог услышать их разговор, и обе обернулись к столу. Однако их взгляды встретили лишь мрак пустоты; поскольку больше ничего не осталось: ни стола, ни мужчины, ни лампы. Но они знали наверняка, что мужчина — там; невидимый во мраке, он как и прежде сидит возле погаснувшей лампы. Они были убеждены, что он нипочем не покинет этот дом, пока не утихнет дождь, и что в возникшей темноте площадь гостиной сократилась настолько, что едва ли было бы удивительно, если мужчина расслышал то, о чем они говорили.

Одной из ненастных ночей 1911 года в дверь единственного в деревеньке постоялого двора постучал одинокий странник. Беснующийся ветер принес с собой дождь, и поэтому хозяйка легла спать раньше обычного, так что страннику пришлось молотить в дверь до тех пор, покуда за окном не загорелся свет. Странник хоронился от грозы под выступом крыши, и ослепительные блики молнии время от времени озаряли его лицо, он терпеливо ожидал, зажав в одной руке поводья мула, а в другой — ручку потрепанного чемодана.

Но вот, наконец, отворилась дверь и на пороге возникла женщина, которая держала лампу. Мужчина не вымолвил ни слова; он лишь привязал своего мула к столбу, что стоял рядом с домом, и последовал за женщиной. Последняя, двигаясь по коридору, остановилась на мгновение, чтобы затворить створку окна, распахнутого порывом ветра. «Ох, и страшная же ночь!» — произнесла она. Мужчина хранил молчание. Он уже был в комнате и громыхал по полу своими сапогами военного образца, напрочь утратившими форму из-за налипшей на них грязи.

Женщина установила лампу на стуле и сказала:

— Приди вы хоть немного раньше, я подала бы вам горячего супа.

Она неподвижно замерла прямо перед странником и ее тщедушное тело рядом с могучим телом мужчины выглядело еще субтильнее.

— Из-за этого дождя мне теперь и до кухни не добраться, — добавила она — Да еще вдобавок меня уже несколько дней кряду терзает ревматизм.

И тогда мужчина проговорил, что он весьма благодарен и не в чем не нуждается. Разве что вот немного устал. В его четком голосе звучал металл, как это характерно для военных.

— Если вы не против, я хотел бы взглянуть на комнату, — сказал он.

Женщина снова взяла лампу и устремилась по коридору, остановившись в конце концов перед дверью, которая была закрыта не на замок, а на цепочку. Покуда она одной рукой снимала цепочку, в другой руке она вздымала лампу, колебание огня которой сообщало ее лицу зеленоватый оттенок, характерный для старинных портретаов.

— Как долго вы у нас пробудете? — поинтересовалась она.

— Не более двух или трех дней, — ответил мужчина, — Мне предстоит тут уладить одно дело.

Дверь комнаты отворилась с тоскливым и протяжным скрипом, который еще некоторое время был слышен во тьме.

— Вот и оставайтесь в этой комнате. А если пожелаете задержаться, то я подыщу для вас другую.

Мужчина принял у нее лампу и в ее свете внимательно оглядел всю комнату. Она оказалась крохотной, с одним окошком, смотрящим на улицу; из мебели имелись складная кровать да еще рукомойник. Больше в комнате ничего не было. «А не все ли равно, — подумал он, — в подобную ночь что угодно сгодится». Потом он затворил дверь и начал снимать сапоги. А женщина пропала во тьме.

Через минуту, зашвырнув свои сапоги в угол, мужчина, еще одетый, уже помещался в кровати и его почти что одолел сон, когда неожиданно из коридора вновь послышались шаги хозяйки. Чуть погодя она печально посетовала из-за двери:

— А что с вашим мулом, сеньор? Ведь бедняжка наверняка протянет ноги от холода.

Когда они достигли границы, уже близился вечер, и именно тогда Нэна Даконте обратила внимание на то, что ее палец, на котором было надето обручальное кольцо, по-прежнему кровоточит. Жандарм, облаченный в накидку из грубой шерсти и лакированную треуголку, проверил при свете карбидового фонаря их паспорта, , едва удерживаясь на ногах под порывами налетавшего с Пиренеев ветра. Паспорта были дипломатическими и, естественно, в полом порядке, но это не помешало жандарму приподнять фонарь, чтобы сличить их лица с теми, что на фотографиях. Нэна Даконте выглядела, как сущее дитя; у нее были глаза безмятежной голубицы и кожа цвета патоки, испускавшая сияние карибского солнца даже в сумрачные январские вечера. Она утопала в норковой шубе, для приобретения которой годового жалованья всего приграничного гарнизона было бы явно недостаточно. Ее муж, Билли Санчес де Авила, восседавший за рулем в куртке из шотландки и с бейсболкой на голове, был моложе ее ровно на год и почти так же хорош собой, отличаясь от жены высоченным ростом и атлетическим сложением, — невероятно застенчивый великан с железными челюстями. О социальном положении новобрачных, пожалуй, красноречивее всего свидетельствовал дивный платинированный автомобиль, издававший хриплое дыхание живого зверя. Это был автомобиль, равного которому никогда еще не видали здесь, в приграничном захолустье. Задние сиденья автомобиля были сплошь завалены новенькими чемоданами и бесчисленными, большей частью даже не раскрытыми, коробками, где лежали подарки. Помимо всего прочего там еще находился тенор-саксофон — самая сильная страсть в жизни Нэны Даконте до тех пор, покуда она не пала жертвой любви нежного курортного хулигана.

Жандарм поставил отметку в паспортах и возвратил их Билли Санчесу, поинтересовавшемуся у него, как можно проехать к аптеке, — его жена поранила себе палец, — и жандарм, пытаясь возобладать над ветром, прокричал, что им следует спросить об этом в Эндайе, уже по французскую сторону границы. Однако жандармы в Эндайе сидели, раздевшись до рубах, в теплой, уютной и залитой светом будке; они азартно резались в карты и уплетали здоровенные ломти хлеба, макая их в кружки с вином. Возможная перспектива высунуть нос наружу, в лютый холод, их никак не прельщала. Скользнув глазами по непомерному и роскошному лимузину Билли Санчеса, они стали жестикулировать, указывая, что необходимо ехать дальше, в глубь французской территории. Билли посигналил пару раз, но жандармы явно не осознали, что их подзывают к машине, один из этой братии даже отворил окно и стал яростно орать, перекрывая ветер: