Гонзаг Сен-Бри - Дитя да Винчи

Когда я был ребенком, по вечерам, стоило сумеркам опуститься на наш дом в Амбуазе, семья собиралась на ужин в готическом зале, на кессонном потолке которого изображены владельческие гербы всех тех, кому принадлежало на протяжении веков поместье Кло-Люсе в Турени. Замок с восьмиугольной башней, двумя главными корпусами, белокаменной часовней, черепичной крышей, голубятней в глубине парка, дом приора, река и живая изгородь мягко утопали в золотистом закатном свете долины Луары, которую итальянский гений сравнивал с родной Тосканой.

В Кло-Люсе в Амбуазе, воспитывались принцы крови в окружении своих матерей, сестер, жен или любовниц. Находясь неподалеку от королевского замка, он служил то резиденцией для отдыха, то детским замком, то местом для любовных утех и волшебных празднеств. Луиза Савойская растила здесь своего сына Франциска, готовя его к роли короля, Маргарита Наваррская писала здесь «Гептамерон», а Анна Бретонская, герцогиня в сабо, молилась в здешней часовне. Здесь воспитывался Карл Орландский, дофин с неопределенным будущим, преждевременно скончавшийся. Франциск, маленький очаровательный сорванец, устраивал со своими братьями — как я теперь — драки в Квадратной башне, от чьих каменных узких лестниц с железными накладками его колени — как и мои — вечно были в ссадинах и ранках. У нас с ним одни игры, те же луки со стрелами, те же засады в дальней части парка; я — как и он — создал собственное царство, выстроил свайный поселок на реке Амасс, где был единственным — так мне думалось — хозяином деревянной крепости. Запах плюща, которым зарос наш сад, нравился мне больше других запахов, а ведь он нисколько не изменился с тех пор, когда здесь бегал будущий Король-Рыцарь [5] Прозвище Франциска I (1494–1547), короля Франции в 1515–1547 гг. , и потому казался мне запахом Времени. За столом по вечерам я всегда мысленно уносился в собственный воображаемый мир, и под звон серебряных приборов, пренебрегая овощным супом, поднимал глаза к ярко разукрашенным гербам с волшебными животными и загадочными символами… я уже тогда взирал на Историю, как на небосвод своей жизни.

Позднее, если из-за какой-нибудь шалости или оплошности, совершенной по рассеянности, я бывал наказан отцом, меня отлучали от семейной трапезы и сажали под замок за тяжелую резную дверь. Я приникал к теплу дерева, из которого она была сделана, силясь расслышать мирную беседу счастливого семейства. Хотя я и принадлежал к нему, но все же, не по своей воле, уже был изгнан из него во тьму Истории. Из-под двери столовой еще просачивался свет, связующий меня с моими близкими, но все одно — я существовал отдельно от них. Находясь взаперти и в темноте, я проникался восхитительным страхом, внушаемым мне замком, где витал дух гения, получившего замок Клу в виде монаршего подарка от двадцатилетнего короля. Мы проживали не только там, где протекали дни Леонардо, но и там, где он почил 2 мая 1519 года. Все это было мне хорошо известно, и я не мог помешать себе думать, что его душа и — почему бы нет? — его призрак посещали каждое из помещений замка, каждый из его мрачных коридоров, а более всего — спальню, где он проводил ночи и где затем простился с жизнью.

После ужина я отправлялся в долгий путь, в конце которого находилось помещение, отныне ставшее и моей спальней. Чтобы добраться до нужного этажа, требовалось немало времени и усилий, надлежало вооружиться храбростью и оторвать себя от тепла родных. Сперва я шел потайным коридором, выходящим в караульное помещение, — загадочное и грозное пространство, где во тьме в первых проблесках лунного света посверкивало оружие на стенах, затем поднимался по лестнице, ведущей в жилые апартаменты, и наконец мне предстояло последнее и самое страшное — прошмыгнуть в никогда не запиравшуюся дверь спальни Леонардо, где все еще ощущалось присутствие гениальной личности, чей образ, запечатленный в моем сердце, — лицо в обрамлении белых, как вечные снега, волос, производил на меня такое же гнетущее впечатление, какое производит гора на стоящего у ее подножья человека. Порой, набравшись храбрости, я и днем заходил туда, любопытствуя поближе разглядеть итальянские поставцы с инкрустацией из слоновой кости, чьи потайные ящички были выполнены в виде колонн храма. К тому же в глубине покоев находился предмет моего обожания, моя невеста, несравненная Маргарита в нежном возрасте кисти Франсуа Клуэ [6] Имеется в виду Маргарита Наваррская, или Ангулемская (1492–1549) — дочь Карла Орлеанского и Луизы Савойской, сестра Франциска I. Одна из самых образованных женщин своего времени. Автор нескольких произведений, самое известное из которых «Гептамерон» (1559). Рабле посвятил ей свою «Третью книгу». Портрет «Королева Маргарита в детстве» принадлежит кисти французского художника Франсуа Клуэ (1515–1572), ставшего придворным художником в 1541 году. . Она взирала на меня понимающим и ласковым взором. Повзрослев, Маргарита стала автором фаблио и новелл, описывающих придворные интриги, назидательных сказок, помогающих разобраться в поразительных истинах любви.

Едва я достиг порога спальни Леонардо, как какой-то звук насторожил и встревожил меня. То ли птица, то ли летучая мышь стукнулась в окно со средником… Хотелось ли ей напугать меня или просто навестить отца свободного полета — да Винчи, уснувшего в этих покоях навечно? Страх объял меня. Очутившись один в окружении теней, я резко обернулся с желанием бежать прочь, хотя не было видно ни зги, и обо что-то больно ударился лбом, видно, налетел на рабочий стол величайшего гения всех времен. Это был удар так удар! Когда ты мал и на дворе ночь, как тут не испугаться!

История нуждается в том, чтобы в нее время от времени заходили, как в дом, хотя и кажущийся тебе знакомым, но от которого у тебя в конечном счете не так уж много ключей. Дни и года наблюдают за тем, как мы неутомимо снуем по этому дому, свершая один и тот же круговорот, ступая все по тем же плитам, толкая все те же двери, наполняя все те же спальни своим дыханием. Однажды по милости случая разбилось стекло слепого окошка — я обнаружил внутренний дворик на верху башни и заложенный проход между одним из крыльев замка и главным корпусом. Так вот, значит, как: в доме, где я жил не год и не два, имелись потайные места, о существовании которых я даже не догадывался! Детство с его еще не до конца цивилизованными формами бытия благоприятствует подобным открытиям. У подножия замковой стены, в кустах, скрывающих фундамент древней крепости, открылся, будто дверь в преисподнюю, колодец — жерло, через которое наружу прорывалась вода, стоило начаться половодью в Луаре и Амассе. Когда уровень воды спадал, через колодец можно было проникнуть в подвальное помещение замка — зияющую дыру Истории, чья неизбежная тьма, стоит ее одолеть, выводит к иному свету. Что касается закрытых помещений, вроде этого подвала, то они подобны держащимся с достоинством старым девам: вечно молоды. А сколько часов провел я в зале с яблоками! Дело в том, что наш повар Морис, человек чем-то обделенный, но и легендарный, обремененный многочисленной родней, хранил дары осени в зале, прилегающем к спальне Леонардо, причем был понуждаем к тому страхом недоедания, постоянно подпитываемого воспоминанием о не такой уж далекой войне. Эти два помещения разделяла толстая стена, но пройти из одного в другое было не так-то просто, разве что по извилистой потайной лестнице, начинающейся в саду, полном роз. В зале с яблоками царил дух забвения, а необычная температура воздуха объяснялась тем, что это помещение всегда было на запоре и что в течение веков там накапливался своеобразный культурный слой, достигший к моему появлению на свет внушительных размеров. Серебряная пыль густо покрывала хранящиеся там книги, музыкальные партитуры, бумаги и тайны, дававшие пищу моему существу.