Чимаманда Адичи - Лиловый цветок гибискуса

Сейчас, заняв самый краешек кровати, я тоже куталась в этот плед. Тихонько выскользнув из тапок, я погрузила ноги в ворс ковра, решив спрятать их там. Пусть хотя бы часть меня почувствует себя в безопасности.

— Камбили, — сказал папа, тяжело дыша, — ты недостаточно потрудилась в этом полугодии. Ты не стала первой потому, что сама так решила.

Его глаза были грустными. Пронзительными и грустными. Мне хотелось коснуться его лица, погладить щеку. Его глаза таили множество нерассказанных историй.

В этот момент зазвонил телефон. С тех пор как арестовали Адэ Кокера, нам часто звонили. Отвечая, папа говорил очень тихо. Я молча ждала, сидя на кровати, пока он взмахом руки не отпустил меня. Он не звал меня ни на следующий день, ни после этого, поэтому мы так и не поговорили о моем табеле и о том, как я буду наказана за свою провинность. Возможно, все внимание отца поглощала судьба Адэ Кокера, но даже после того, как он, спустя неделю, добился освобождения своего редактора, мы к этой теме не возвращались. Об освобождении Адэ он тоже не рассказывал. Мы узнали об этом, только прочитав заметку редактора в колонке «Стандарта», где не было ни слова о том, кто его арестовал, где его держали и что с ним делали. В конце заметки стоял выделенный курсивом постскриптум с благодарностью: «Честному, достойному человеку исключительной отваги». Во время семейного отдыха я сидела на диване рядом с мамой и, перечитав эту строчку несколько раз, закрыла глаза и испытала прилив горячего чувства. То же самое чувство посещало меня, когда отец Бенедикт говорил о папе на церковной службе.

— Слава Богу, с Адэ все в порядке, — мама расправила газету.

— О его спину тушили окурки, — папа покачал головой. — Множество окурков.

— Они получат то, что им причитается, mba , только не в этой жизни, — заметила мама.

Хоть папа и не улыбнулся ей — он был слишком грустным, чтобы улыбаться, — я пожалела, что эти слова сказала мама, а не я. Я знала, что папе нравится, когда она так говорит.

— С этого момента мы будем издаваться в подполье, — сурово сообщил папа. — Делать это легально стало опасно для моих работников.

Я знала, что «подполье» означает «тайное место», но все равно не могла не представить Адэ Кокера и других сотрудников газеты в темном сыром подвале, склонившимися над столами и пишущими правду под холодным светом люминесцентной лампы.

Тем вечером папа добавил к обычной молитве долгое обращение к Всевышнему, дабы он узрел падение безбожников, правящих сейчас нашей страной. Он снова и снова повторял нараспев: «Святая Дева, защитница нигерийского народа, молись о нас».

Каникулы длились всего две недели, и в субботу, перед началом занятий, мама взяла меня и Джаджа на рынок, чтобы купить нам новые сандалии и сумки. На самом деле обувь из коричневой кожи и сумки даже не износились, но только так мы могли побыть втроем. В начале каждого полугодия мы отправлялись на рынок, не спрашивая разрешения у папы. Кевин отвозил нас туда в машине, позволяя опускать стекла на окнах. На окраинах рынка мы глазели на полуголых сумасшедших, собиравшихся возле помоек, на мужчин, останавливающихся, чтобы расстегнуть штаны и помочиться на прохожих, на женщин, сидящих возле горок свежих овощей и громко зазывающих покупателей.

На самом рынке мы избавлялись от торговцев, старавшихся утянуть нас в темные переулки со словами: «У меня есть то, что тебе нужно» или «Пойдем со мной, это здесь». Они всегда так говорили, хотя понятия не имели, за чем мы пришли. Мы морщили носы от запахов окровавленного свежего мяса и вяленой рыбы и уворачивались от пчел, вившихся над палатками торговцев медом.

Уходя с рынка с сандалиями и тканью, которую купила мама, возле овощных рядов, расположенных вдоль дороги, мы увидели только что собравшуюся — минут десять назад — небольшую толпу. Вокруг стояло много солдат. Торговки громко кричали, некоторые от потрясения в отчаянии обхватили головы руками. Присмотревшись, мы увидели лежащую на земле женщину, с рыданиями рвущую на себе короткие волосы. Ее одежды распахнулись, открывая белое нижнее белье.

— Скорее, — сказала мама, прижимая нас с Джаджа к себе, словно пытаясь защитить от жуткого зрелища.

Когда мы торопливо пробирались к машине, одна из торговок плюнула на солдата, и в ответ тот поднял вверх плеть. Ее длинный язык образовал в воздухе петлю и только потом опустился на плечо женщины. Другой солдат пинал поддоны с фруктами, со смехом круша дерево и давя папайю. Мы сели в машину, и Кевин сказал маме, что солдаты получили приказ уничтожить фруктовые ряды потому, что торговля там велась незаконно. Мама ничего не ответила, лишь посмотрела в окно, словно старалась запомнить этих женщин.

По дороге домой я тоже думала о женщине, лежавшей на земле. Мне не удалось рассмотреть ее лица, но почему-то казалось, что я давно с ней знакома. Жаль, что я не помогла ей подняться и отряхнуть красную пыль с одежд.

В понедельник, когда папа вез меня в школу, я все еще думала о ней. На Оги Роуд, возле места, где проворные детишки торговали чищеными апельсинами, он сбросил скорость, чтобы дать распростершемуся в придорожной пыли нищему несколько хрустящих купюр найра [28] Денежная единица Нигерии. . Нищий сначала долго смотрел на купюры, потом встал и замахал руками нам вслед, прихлопывая в ладоши и подпрыгивая. Мне подумалось, что он сошел с ума, и я не сводила с него глаз в зеркале заднего вида, пока он не исчез из виду. Почему-то он напомнил мне о женщине в рыночной пыли. В его радости угадывалась та же беспомощность, что и в отчаянии торговки.

Среднюю школу Дочерей непорочного сердца окружал высокий забор, напоминавший наш, только верх стены защищала от незваных гостей не подключенная к электричеству колючая проволока, а острые осколки зеленого стекла. Папа сказал, что именно эти стены повлияли на его решение оставить меня здесь после начальной школы. Он считал, что дисциплина крайне важна для воспитания. Нельзя позволять юнцам перелезать через заборы и удирать в город, чтобы предаваться там всяким непотребствам, как это происходит в городских государственных школах.

— Ну кто так водит! — бормотал папа, пока мы подъезжали к школьным воротам, пытаясь пробиться через поток гудящих автомобилей. — Они что, разыгрывают первенство «Самый расторопный водитель»?

Девочки-торговки, годившиеся мне в младшие сестры, подбегали к машинам, не обращая внимания на школьных сторожей, дежуривших у ворот. Они предлагали купить очищенные апельсины, бананы и арахис. Битые молью блузки сваливались с худых плеч.

Папе наконец удалось проехать на широкий школьный двор и припарковать машину возле волейбольного поля, прямо у края безукоризненно ухоженного газона.