Чимаманда Адичи - Лиловый цветок гибискуса

— Где твой класс? — спросил он.

Я указала на здание, возле которого росло несколько манговых деревьев. Папа вышел из машины вместе со мной, и я всерьез задумалась, что было у него на уме и почему он решил отвезти меня самостоятельно, а Джаджа отправил с Кевином.

Когда мы подходили к классу, сестра Маргарет увидела отца и, несмотря на то что ее окружали ученики и их родители, сначала поприветствовала его взмахом руки, затем быстро направилась навстречу. Ее речь текла нескончаемым потоком. Как поживает папа? Доволен ли он успехами его дочери под руководством Дочерей непорочного сердца? Будет ли он присутствовать на приеме у епископа на следующей неделе?

Папа отвечал ей с британским акцентом — так он говорил с преподобным Бенедиктом. Беседуя с религиозными деятелями, особенно с белыми, отец всегда был галантен и щедр на похвалу. С той же неизменной галантностью он презентовал сестре чек на пополнение библиотеки Дочерей непорочного нердца. И еще папа сказал, что хочет видеть учеников из моего класса. Сестра Маргарита попросила его немедленно дать ей знать, если ему что-нибудь понадобится.

— Где Чинве Джидиз? — спросил папа, когда мы подошли к классу.

Прямо перед нами болтала стайка девочек. Я огляделась, чувствуя, как кровь бьется у меня в висках. Что папа собирается делать? Светлокожая Чинве, как обычно, была в самом центре группы.

— Она стоит посередине, — ответила я. Неужели папа собрался с ней поговорить? Отодрать ее за уши за то, что она заняла первое место по успеваемости? Я отчаянно желала, чтобы подо мной разверзлась земля и поглотила вместе со всеми остальными.

— Посмотри на нее, — сказал папа. — Сколько у нее голов?

— Одна, — чтобы ответить на этот вопрос, смотреть на Чинве не требовалось, но я все равно взглянула на нее.

Папа вынул из кармана крохотное зеркальце, размером с пудреницу:

— А теперь посмотри в зеркало.

Я уставилась на него. Отец повторил:

— В зеркало!

Я взяла стеклышко из его рук и украдкой туда заглянула.

— А сколько голов у тебя, gbo ? — спросил папа, впервые обратившись ко мне на игбо.

— Одна.

— Как и у Чинве Джидиз. Так почему ты учишься хуже ее?

— Этого больше не повторится, папа.

Дул легкий ветер, свивая тонкую коричневую пыль в спирали, и я чувствовала ее вкус на губах.

— Я усердно тружусь, чтобы у вас с Джаджа было все самое лучшее. Вы должны правильно распорядиться этими привилегиями, потому что Господь, дав вам так много, ожидает от вас большего в ответ. Он ждет от вас только высшего результата. Мой отец не отправлял меня в лучшую школу. Он тратил свое время и силы на поклонение духам дерева и камня. Я бы ничего не достиг, если бы не братья и сестры из миссии. Я прислуживал в доме приходского священника целых два года. Да, я мыл, убирал и подавал еду. Никто не возил меня на учебу. Каждый день я преодолевал пешком до Нимо целых восемь миль, пока не окончил начальную школу. А чтобы заниматься в средней, мне пришлось работать садовником в миссии.

Я уже слышала историю о том, как тяжело и усердно он трудился, и как многому его научили святые сестры и святые отцы, и что он никогда не узнал бы всего этого от своего отца-идолопоклонника, деда Ннукву. Но я кивала и сохраняла заинтересованное выражение лица. Я надеялась, что мои одноклассницы не станут спрашивать, зачем нам с отцом понадобилось вести долгую беседу у дверей класса. Наконец папа закончил монолог и забрал из моих рук зеркало.

— Тебя привезет Кевин, — сказал он.

— Да, папа.

— До свидания. Учись хорошо, — он обнял меня. Коротко, символично.

— До свидания, папа.

Он зашагал по дорожке к выходу. Я провожала его взглядом, пока не прозвенел звонок на собрание.

В зале было так шумно, что матушке Лючии пришлось несколько раз призвать к тишине. Я всегда становилась в переднем ряду, потому что места позади занимали компании девочек, которые, прячась от учителей за нашими спинами, хихикали и перешептывались. Преподаватели стояли на приподнятом подиуме — высокие фигуры, облаченные в бело-голубые одежды. После того как мы пропели приветственные гимны из Католического песенника, матушка Лючия зачитала начало пятой главы Евангелия от Матфея до одиннадцатого стиха. Мы запели национальный гимн. Пение национального гимна стало одной из новых традиций Дочерей непорочного сердца, появившейся в прошлом году в ответ на беспокойство родителей, смущенных тем, что их дети не знали слов. Пока мы пели, я внимательно наблюдала за сестрами: национальный гимн Нигерии исполняли только темнокожие преподобные сестры, их сахарные зубы ярко выделялись на фоне смуглых лиц. Сестры с белой кожей сложили руки на груди или перебирали стеклянные бусины четок на поясах, внимательно следя, чтобы никто из учеников не уклонялся от пения. Когда мы закончили гимн, матушка Лючия обвела присутствующих пристальным взглядом сквозь толстые стекла очков. Она всегда просила кого-нибудь из учениц прочитать первые строки присяги, чтобы все остальные могли к ней присоединиться.

— Камбили Ачике, пожалуйста, начни присягу, — произнесла она.

Матушка Лючия впервые выбрала меня. Я открыла рот, но не смогла издать ни звука.

— Камбили Ачике?

На меня смотрела не только матушка Лючия, но и вся школа. Откашлявшись, я изо всех сил призвала голос вернуться. Я знала текст присяги, я готова была его произнести, вот только слова не сходили с языка. Тело покрылось потом.

— Камбили?

Наконец, сотрясаясь от дрожи, я начала:

— Я приношу присягу Нигерии, моей стране, и клянусь быть верной, честной и преданной…

Присутствующие подхватили слова, и я, проговаривая их вместе с ними одними губами, старалась восстановить дыхание. После собрания мы разошлись по своим классам. Все занялись обычной подготовкой к занятиям: устраивались на своих местах, вытирали пыль с парт, двигали стулья и переписывали с доски расписание на новое полугодие.

Ко мне наклонилась Эзинн и спросила:

— Как провела каникулы?

— Нормально.

— Ты была за границей?

— Нет, — ответила я. Мне очень хотелось поблагодарить Эзинн за то, что она всегда была добра ко мне, хотя я неуклюжа и молчалива, но не знала, как это выразить. Мне хотелось поблагодарить ее за то, что она не смеялась надо мной и не называла зазнайкой, как это делали другие девочки, но с моего языка сорвалось лишь:

— А ты? Ездила за границу?

— Я? — Эзинн рассмеялась. — О di egwu [29] Да, какой ужас ( игбо ). . Путешествуют только детки богатых родителей: Габриэлле, Чинве, ты. А я была у бабушки в деревне.

— Вот как, — пробормотала я.

— Зачем сегодня приезжал твой отец?

— Он… он… — не найдя подходящих слов, я запнулась. — Он хотел посмотреть на мой класс.