Чимаманда Адичи - Лиловый цветок гибискуса

Открыв глаза, я сразу поняла, что нахожусь не дома. Матрас подо мной был тверже обычного. Я попыталась встать, но все мое существо пронзила такая острая боль, что я упала обратно.

— Nne , Камбили. Слава Богу! — мама встала и прижала руку к моему лбу, потом щеку — к моей щеке.

— Слава Богу! Слава Богу, ты пришла в себя.

Ее лицо было скользким от слез, а прикосновения легкими. Но все равно они ощущались как вонзающиеся в тело иглы, особенно в голове. Я чувствовала что-то подобное, когда отец лил кипяток мне на ноги, только сейчас у меня горело все тело. Мне было больно даже думать о движении.

— У меня все тело горит, — сказала я.

— Ш-ш-ш, — сказала мама. — Отдыхай. Слава Богу, ты очнулась.

А мне не хотелось оставаться в сознании. И ощущать боль от каждого вдоха и от каждого биения пульса — словно тяжелый молот, он лупил меня по голове. Каждое мгновение продлевало агонию. В ногах моей кровати стоял доктор в белом. Я узнала его голос — иногда он проповедовал в церкви. Он говорил медленно и четко, словно читал с кафедры, только я не понимала ни слова. Сломанное ребро. Хорошо заживет. Внутреннее кровотечение. Он подошел ближе и закатал рукав моей рубашки. Я всегда боялась уколов. Когда бы я ни заболевала малярией, я молилась о том, чтобы мне прописали таблетки новальгина. Но сейчас прикосновения иглы я не ощутила. Теперь, чтобы облегчить мою боль, мне будут делать уколы каждый день. Надо мной, очень близко, нависло лицо отца. Он едва не касался меня носом. Я видела, что глаза его полны слез и тепла, он бормотал и плакал одновременно:

— Моя драгоценная дочь. С тобой ничего не случится. Моя драгоценная дочь.

Я не знала точно, было ли это наяву или во сне. Я закрыла глаза.

Когда я их снова открыла, надо мной стоял отец Бенедикт. Он помазал мне ноги елеем, который почему-то пах луком. Даже его прикосновения отозвались болью. Папа тоже был рядом. Он тоже бормотал молитвы, положив руку мне на бок. Я закрыла глаза.

— Это ничего не значит. Соборование совершается над всеми, кто серьезно болен, — прошептала мама, когда папа и отец Бенедикт ушли.

Я смотрела на ее шевелящиеся губы. Я не больна. Она знает об этом. Почему она говорит, что я больна? Почему я здесь, в больнице святой Агнессы?

— Мама, позвони тетушке Ифеоме, — сказала я. Мама отвела глаза.

— Nne , тебе надо отдохнуть.

— Позвони тетушке Ифеоме. Пожалуйста.

Мама потянулась и взяла меня за руку. Ее лицо опухло от слез, губы потрескались и шелушились. Мне хотелось встать и обнять ее — или оттолкнуть, так сильно, чтобы она упала вместе со стулом.

Когда я снова открыла глаза, на меня смотрело лицо отца Амади. Снилось мне это, мерещилось? Но все равно очень хотелось, чтобы у меня не так сильно болело лицо и я могла улыбнуться.

— Сначала они не могли найти вену, и мне было так страшно, — мамин голос звучал совсем рядом. Он был реален. Значит, это не сон.

— Камбили, Камбили, ты не спишь? — голос отца Амади звучал ниже и менее мелодично, чем в моих снах.

— Nne , Камбили, ппе , — голос тетушки Ифеомы. Ее лицо появилось рядом с лицом отца Амади. Волосы, заплетенные в косички, были собраны в огромный шар, который выглядел как плетеная корзина, привязанная к ее голове. Я попыталась улыбнуться, через слабость и головокружение. Я чувствовала, как силы покидают меня, унося в темноту мои сознание и разум, и ничего не могла с этим поделать.

— Это все лекарства, — сказала мама.

— Nne , твои кузены передают тебе привет. Они бы приехали, но не могут из-за школы. Со мной отец Амади. Nne , — тетушка Ифеома сжала мою руку, и я скривилась от боли, вынимая ладонь из ее пальцев. Мне было больно даже от этого усилия. Очень хотелось держать глаза открытыми, чтобы видеть отца Амади, чувствовать запах его одеколона, слышать его голос. Но мои веки неумолимо смыкались.

— Так не может больше продолжаться, nwunye т , — послышался голос тетушки Ифеомы. — Когда твой дом охватывает огонь, ты должна бежать, пока тебя не накрыло обвалившейся крышей!

— Такого никогда не было раньше. Он никогда ее так не наказывал, — бормотала мама.

— Камбили поедет в Нсукку после того, как выйдет из больницы.

— Юджин этого не допустит.

— Я сама ему об этом скажу. Наш отец умер, и в моем доме больше нет угрозы язычества. Я хочу, чтобы Камбили и Джаджа пожили у нас, по крайней мере до Пасхи. И ты собирай вещи и приезжай в Нсукку. Тебе будет проще уйти, когда дети окажутся в другом месте.

— Такого никогда не было…

— Ты не слышала, что я тебе сказала, gbo ? — тетушка повысила голос.

— Я слышу тебя.

Их голоса отдалились, словно мама и тетушка Ифеома быстро уходили на лодке в море и его волны проглатывали их голоса. Но куда же исчез отец Амади? Часом позже я снова открыла глаза. Кругом была темнота. В отблесках света из коридора, просачивавшегося сквозь щель под дверью, я рассмотрела распятие на стене и фигуру мамы, скорчившейся на стуле в изножье моей кровати.

— Кеdи? [120] Как ты? ( игбо ). Я буду здесь всю ночь. Спи. Отдыхай, — сказала мама. Она встала со стула и присела на мою кровать. Ее рука погладила мою подушку, и я поняла, что она не хотела причинить мне боль. — Твой отец провел у твоей постели все трое суток. Он не спал ни мгновения.

Мне было трудно отвернуться, но я это сделала.

На следующей неделе ко мне пришла репетитор. Прежде чем выбрать ее, мама и папа провели собеседование с десятью кандидатками. Эта молодая монахиня в небесно-голубом платье еще не определилась с выбором профессии. Бусины ее четок, обернутых вокруг талии, издавали при каждом движении чуть различимое постукивание, а тонкие светлые волосы выглядывали из-под платка.

Когда она взяла меня за руку и сказала: «Kee ka ime?» [121] Как поживаешь ( игбо ). — я была потрясена. Никогда в жизни я не слышала, чтобы белые так хорошо говорили на игбо. Она вела занятия на английском, а после них, хоть и не часто, беседовала со мной на игбо. Пока я изучала нужные тексты, она, перебирая бусины на четках, погружалась в собственное облако молчания. Она очень многое знала — я читала это по ее бездонным глазам цвета ореха — и молчала. Мне не так уж тяжело было двигаться, хотя доктору я категорично заявляла обратное. Жгучая боль, пульсировавшая в моем боку, ощущалась теперь как заживающая ссадина, пульсация в голове почти утихла. Но я плакала и кричала и не позволяла врачам касаться себя. Я не хотела выходить из больницы. Я не хотела возвращаться домой.

Экзамены я сдавала в больничной палате. Матушка Лючия сама принесла мне экзаменационные задания и, сидя на стуле рядом с мамой, ждала, пока я их выполню. Она даже выделила мне дополнительное время, но я сделала все задолго до истечения положенного срока. Спустя несколько дней матушка принесла мой табель. Я заняла первое место в классе, но приветственных песен от мамы не услышала. Она тихо выдохнула: «Слава Богу!»