Чимаманда Адичи - Лиловый цветок гибискуса

— Да лишит Господь Сатану всякой власти!

Мамаша Джо заплетала мне последнюю косичку, когда в палатку вошла женщина и попросила показать ей улиток. Мамаша сняла с корзины тряпку.

— Они крупные, — сказала она. — Дети моей сестры собрали их сегодня на рассвете возле озера Адала.

Женщина взяла корзину и потрясла ее в поисках мелких раковин, спрятавшихся среди больших. Наконец, заявив, что улитки никуда не годятся, она ушла.

— Больной живот — не повод ругать здоровые! — крикнула ей вслед Мамаша Джо. — И таких улиток ты нигде не найдешь!

Подобрав какую-то шуструю улитку, успевшую выползти из раскрытой корзины, Мамаша бросила ее обратно, снова помянув Господа.

Интересно, была это та же самая улитка, что уже выбиралась и была водворена на место? Какая целеустремленная. Мне захотелось купить всю корзину, чтобы отпустить ту улитку на свободу.

Мамаша Джо закончила с моими волосами раньше, чем вернулся отец Амади. Она дала мне красное зеркало, аккуратно расколотое надвое, чтобы я могла рассмотреть свою новую прическу по частям.

— Спасибо. Очень хорошо, — сказала я.

Она протянула руку и поправила косичку, которая в этом не нуждалась.

— Мужчина не отводит девушку причесать ей волосы, если не влюблен в нее, говорю тебе. Такого не бывает, — авторитетно заявила мастерица. И я кивнула, потому что опять не знала, что сказать.

Мамаша Джо плюнула себе на ладонь, потерла руки, подвинула к себе корзину с улитками и принялась их укладывать заново. А я прикидывала, плевала она себе на руки перед тем, как начала плести мои волосы, или нет. Перед возвращением отца Амади какая-то женщина в синей накидке и с сумкой, которую она держала под мышкой, принесла Мамаше Джо целую корзину улиток. Мастерица назвала ее nwanyi oma [131] Красавица ( игбо ). , хотя та вовсе не была красивой, а я почему-то представила бедных улиток зажаренными до корочки и плавающими в супе этой женщины.

— Спасибо, — сказала я отцу Амати, когда мы шли к машине. Он так хорошо заплатил Мамаше Джо, что та даже пыталась протестовать, правда, без особого рвения — просто сказала, что ей нельзя брать столько денег за косички племянницы тетушки Ифеомы.

Отец Амади отмахнулся от выражений моей благодарности с легкостью человека, исполнившего долг.

— О maka [132] Как красиво ( игбо ). , эта прическа подчеркивает красоту твого лица, — сказал он, глядя на меня. — Знаешь, у меня до сих пор нет никого на роль Пресвятой Девы в нашей постановке. Тебе стоит попробовать. Когда я был в юниорате, эту роль всегда исполняла самая красивая девочка из католической школы.

Я сделала глубокий вдох и вознесла быструю молитву против заикания.

— Я не умею. Я никогда не участвовала в спектаклях.

— Ты можешь попробовать, — ответил отец Амади.

Он повернул ключ в замке зажигания, машина завелась, сначала заскрипев, а потом вздрогнув всем корпусом. Перед тем как выехать на забитую людьми и транспортом рыночную дорогу, он еще раз взглянул на меня и сказал:

— Ты можешь все, чего захочешь, Камбили.

По дороге мы подпевали хору из магнитофона. И я тоже пела, пока мой голос не стал таким же мягким и мелодичным, как его.

Зеленая табличка с надписью «Католическое капелланство имени Святого Петра, Университет Нигерии», прикрепленная у входа в церковь, была подсвечена белой лампочкой. Мы с Амакой вошли в наполненный ароматами благовоний неф и сели в первом ряду, наши бедра соприкасались. Мы пришли вдвоем, потому что тетушке Ифеоме с мальчиками больше нравилось посещать утренние службы.

В церкви Святого Петра не было больших свечей или богато украшенного мраморного алтаря, как в церкви Святой Агнессы, а женщины, повязывая шарфы на головы, не старались прикрыть все свои волосы. Некоторые вообще обходились черными полупрозрачными наколками. Я наблюдала за ними, когда они подходили на проскомидию. Кто-то вообще пришел в брюках и даже в джинсах. Отец был бы крайне возмущен: волосы женщин должны быть покрыты в доме господнем, и не пристало им носить мужскую одежду! Вот что бы он сказал.

Мне показалось, что простое деревянное распятие, висевшее над алтарем, стало раскачиваться из стороны в сторону, когда отец Амади поднял вверх просвиру во время консекрации. Его глаза были закрыты, и я точно знала, что его, священника в белых хлопковых одеждах, уже не было за алтарем. Он находился где-то в другом месте, о котором знали только он и Господь. Он причастил меня, и когда его палец коснулся моего языка, я хотела упасть перед ним на колени. Но громоподобное пение хора заставило меня собраться и дало мне силы дойти до своего места.

После того как мы произнесли молитву «Отче наш», отец Амади не стал говорить: «А теперь предложите друг другу символ мира». Вместо этого он запел на игбо: «Ekene nke udo-ezigbo nwanne m nye m aka gi» («Это приветствие мира. Моя дорогая сестра, мой дорогой брат, дай мне свою руку»).

Люди зааплодировали и стали обмениваться объятиями. Амака обняла меня, затем обернулась, чтобы быстро обнять семью, сидевшую позади нас. Отец Амади улыбался мне из-за алтаря, его губы двигались. Я не знаю, что именно он мне тогда сказал, но я думала об этом, пока он вез меня и Амаку домой после мессы.

По дороге отец Амади попенял Амаке, что так и не получил от нее подтверждения ее конфирмационного имени. А ему нужно завтра показать список всех детей, которые должны пройти обряд конфирмации, капеллану. Амака заявила, что не хочет брать английское имя, и тогда отец Амади засмеялся и сказал, что готов помочь ей выбрать подходящее, если она согласится. Я смотрела в окно. Света не было, поэтому вся территория университета выглядела безжизненной, словно накрытой черно-синим покрывалом. Улицы, по которым мы ехали, походили на длинные темные тоннели, и это ощущение только усиливали живые изгороди по обеим сторонам дороги.

В домах мерцали желтым светом керосиновые горелки, зажженные на террасах и в некоторых комнатах, и потому окна напоминали глаза сотен диких кошек.

Тетушка Ифеома сидела на террасе, напротив своей приятельницы. Обиора лежал на матрасе между двумя керосиновыми лампами. Обе горели на самом низком фитиле, наполняя террасу пляшущими тенями. Мы с Амакой поздоровались с приятельницей тетушки Ифеомы, одетой в яркую тунику из «вареной» ткани. Волосы у гостьи были коротко подстрижены. Она улыбнулась нам и сказала:

— Kedu ?

— Отец Амади просил передать тебе привет, мам. Он не смог зайти, потому что его ждали в капелланстве, — сказала Амака. Она потянулась за одной из керосиновых ламп.

— Оставь лампу, Джаджа и Чима зажгли в доме свечи. Только закрой двери, чтобы насекомых не налетело, — велела тетушка Ифеома.