Вацлав Михальский - Мир тесен

— О-о, Сергей Алимович! — главный инженер поднялся из-за стола, и, сияя, пошёл навстречу Алимову. Крепко пожал его узкую смуглую руку своей сильной, словно из теплого мрамора изваянной рукой.

«В хорошем настроении, — отметил Сергей Алимович, — видно, с министром был хороший разговор. Всегда зовёт по фамилии, а оказывается помнит имя и отчество».

— Садись, — главный инженер коснулся рукой мягкого глубокого кресла. Он умел расположить к себе людей, когда хотел этого или когда у него было доброе настроение. — Как дела? — «главный» вертел в руках неразлучную пилочку, машинально проходя ею то под одним, то под другим ногтем.

— Спасибо, Виктор Алексеевич.

— Всё в порядке?

— Да.

— Сколько у тебя инженеров?

— Пока со мной восемь.

— А по штатному?

— По штатному расписанию должно быть четырнадцать.

— Тут из Московского университета нам обещали десяток ребят подбросить по распределению — из Свердловска, из Горького. Кадры хлынут потоком. Дам тебе человека три.

— Три мало, хотя бы человек пять.

— Не жадничай, — улыбнулся «главный», — специалисты всем нужны. Когда выйдем на пик, ещё дам.

— Тогда будет поздно, людей нужно вводить в курс дела.

— Введёшь, ничего страшного, — «главный» посмотрел в окно на площадь, где бойко торговали овощами жители окрестных аулов, и мечтательно улыбнулся своим мыслям.

«Чего же он не спросит про тоннель? Зачем же вызвал?»

— Есть что-нибудь ко мне? — «главный» спросил это уже совсем другим, властным, деловым тоном, резко подчеркнувшим то расстояние, что было между ними.

— Вы же сами меня вызывали…

— Вызывал? Да-о!.. Так вот насчет этих единиц. Сказать тебе, обрадовать.

— Спасибо! — вспыхнул Сергей Алимович, встал, шагнул к двери.

— Да, кстати, как там дело с блоком обделки строительного тоннеля? — остановил, его «главный». — А то тут всякие разговоры разговаривают. Рабочие приходили в партком жаловаться на тебя — зажимаешь.

— Плохо, Виктор Алексеевич, с этим блоком очень плохо.

— Не шути так, Алимов, — усмехнулся «главный». — Любишь ты преувеличивать.

— Какое тут преувеличение. Это же безобразие. А ещё во всех газетах расписали. Надо дать опровержение.

— Опровержение ТАСС… — «Главный» сочно, со вкусом засмеялся. — Ох, любишь ты преувеличивать, Алимов.

— Я ничего не преувеличиваю. Там работало одно звено — пять человек. За смену они уложили целый блок — девяносто восемь кубометров бетона. У них был один пневмобетоноукладчик и ручные вибраторы производительностью семь кубов в час каждый. Значит: только на проработку блока четырьмя вибраторами они должны были затратить четыре часа, а на укладку бетона остается всего два часа?! Тридцать кубов — максимум, что они могли сделать на одном пневмобетоноукладчике, если работать не разгибаясь. Они совершенно не прорабатывали бетон. Нагнетали укладчиком и всё — и получился рекорд. Так нельзя. Я не подпишу паспорт на этот блок. Как только узнал об их рекорде, я сразу посадил в тоннель лаборантку, чтобы она следила: больше рекордов не будет! С этого блока уже сняли опалубку. Хотя и переложили по двести килограмм цемента в каждый куб, в бетоне очень много раковин, он совершено не звучит — глухой. Типичный брак.

— Ты не хуже меня знаешь, что наш гидротехнический бетон зреет сто восемьдесят дней — срок немалый. Бетон окрепнет, наберет силу. Как говорится, всё притрётся и обойдётся. Любишь ты преувеличивать, Алимов.

— Виктор Алексеевич, неужели вы не понимаете, как это ненадёжно. Вода, которая пойдет по тоннелю, быстро смоет наш слабый бетон. Весь этот блок может рухнуть, закрыть тоннель и вода хлынет в котлован. Мы должны вырубить, убрать этот блок, сделать всё заново.

— А ты представляешь, как убрать блок?

— Да… примерно.

— При-мер-но. То-то и оно, что вы всё примерно представляете. А я тебе сейчас объясню не примерно, а конкретно. Сначала надо будет отбойными молотками разделать шов блока, отделить его от соседей. Глубина обделки, как тебе известно, восемьдесят сантиметров, шириной шов надо пускать не уже сорока, притом по всему своду тоннеля. Вдобавок потом ещё арматуру резать — сваркой — каждый прутик. Только на это дельце нужен месяц. Туда двести человек не кинешь, там негде повернуться. Так впятером и придется им вкалывать. Дальше. Взрывать надо мелкими кусочками, чтоб, упаси бог, соседние блоки не нарушить — тоже месяц выкалупывать. Потом очищать потихоньку, латать, готовить, как дупло больного зуба. И только потом снова бетонировать. На эту работу понадобится не меньше трёх месяцев. Соображаешь? На три месяца задержать сдачу основной схемы? Соображаешь?! Думаешь у меня об этом голова не болит…

— Да, но если блок потом рухнет и вода пойдёт в котлован, работы будут приостановлены самое меньшее на год.

— Рухнет? А почему он должен рухнуть? Он ещё наберёт крепость. Раковины можно разделать, в конце концов, есть десятки инженерных решений. Ты вот, что Алимов, не преувеличивай, мы не хуже тебя понимаем, где как действовать. В букву закона не упирайся. Паспорт подпиши. Лаборантку из тоннеля сними — нечего раздувать мелочи, сеять панику. Глупо получается: министр товарищей именными часами награждает, а ты не даешь возможности элементарно оплатить их труд. Я думаю, мы к этому вопросу возвращаться не будем. — «Главный» взглянул в окно и положил руку на телефонный аппарат, давая понять, что разговор окончен.

— Это против всех норм, — тихо сказал Сергей Алимович. — Так не положено делать, — ещё тише добавил он.

— Алимов, не будь формалистом. Формализм — страшное дело, не советую. — Серые, блестящие глаза «главного» стали ледяными. — «Положено». Удачное словечко. Если все делить на то, что «положено», и то, что «не положено», далеко не уедешь. Не упрямся, не трусь. Иди, Алимов, иди. До свиданья.

«Трус, — думал Сергей Алимович, шагая по пыльной дороге к минарету, за которым стояли жилые вагончики. — Несчастный трус! Испугался? Язык проглотил? Ничего фактически не доказал ему. Начал бормотать о производительности вибраторов, как будто он без меня не знает всей этой чепухи. Нет, я совсем не умею бороться. Не умею постоять за себя, а главное — постоять за дело».

Как проколотая камера, шумно хлопнули воздушные тормоза, взвизгнули о гравий колёса.

— Куда ты, ё… ё-моё!

Горячий радиатор грузовика обдал Сергея Алимовича жарким воздухом, рубашка коснулась горячего металла.

— Смотреть надо, ё-моё! — Побледневший шофёр снял кепочку-шестиклинку и вытер подкладкой потное лицо.

Сергей Алимович поднял глаза, за стеклом кабины сидела белокурая девушка с распущенными по плечам волосами. В ту же секунду он узнал шофёра и понял, что это его дочь Саша-французска. Он подошёл к кабине, дотянулся до ручки, открыл дверцу.