Вацлав Михальский - Мир тесен

— Устала? Приляг, отдохни. Я повоюю с Олежкой. — И больше ничего. Но как много это значило бы для Оли.

— Да что же ты стоишь, как каменный, — хотела рассердиться тётя Катя, но тут же переменила тактику. — Садись, Феденька! Олежка сейчас проснется. Он уже улыбается и ручки даёт, дай-ка фуражку.

Фёдор переступил с ноги на ногу, но фуражки тёте Кате не отдал, отмахнулся: «Не трогайте, мол!» Все трое молча ждали: сейчас проснётся ребёнок и спасет их от тягостного молчания. Но Олежка, раскинувшись на подушках, спал богатырским сном.

— Я пошёл! — не выдержал Фёдор.

Оля и тётя Катя остались вдвоём.

— Да! Надо же!

— Ничего, мама, поедем домой, Фёдор прав.

— И второго осиротить хочешь? Нет, Оленька, смири свою гордыню. Обидели мы Федю, теперь надо его душу растапливать. Никуда я от Феди не поеду и тебе не позволю. Спасибо, хоть сразу не выгнал, а мог, бы выгнать! Ничего, свет не без добрых людей, найдём квартиру. Пенсию мою сюда переведем, ты работать пойдёшь. И с Борей рядом — два часа и в городе, а от дома нашего, чтобы Борю повидать, целые сутки ехать надо. И Федя рядом, не ты — так дитя тронет его. Смирись, Оленька, поверь моему опыту: только терпение, великое терпение поможет вернуть семью. Терпи. Ты — женщина! А какая женщина без терпения? Терпение — наш главный козырь. Обе виноваты, обе и крест понесем. В другой жизни нам с тобой смысла нету. Видела, как он Борю глазами искал, видела? А Олежка? Подожди, улыбнется, руки к нему протянет — дрогнет сердце, я Федю знаю. Значит, надежда есть, а человек жив надеждой.

Ничего не сказала Оля в ответ, только обняла и крепко поцеловала тетю Катю.

— Ну, вот… вот и хорошо, — вздохнула тетя Катя, вытирая краешком головного платочка слезы. — Надо же! Как разоспался! И мокрый уже, а спит.

В дверь постучали.

— Можно?

— Входи, входи, Славик, — обрадовалась тетя Катя. — Ты что ж, на поезд опоздал?

— Нет. Передумал. Дела так сложились, после поеду.

— Значит, пока тут будешь? И долго?

— Да вообще буду. Поездка пока отменяется.

— Ты, что ж, из-за нас?

— Нет, почему, — смутился Слава.

— Ну, и слава богу! Ты сейчас нам так нужен: ты же тут людей знаешь, комнату нам с Оленькой надо снять. Федя не хочет, велит, чтоб мы к себе домой возвращались. Что ж нам от живого да мёртвого искать? Боря не захотел с нами ехать. Только ты молчи, Федору ни гу-гу! Комнатку бы нам маленькую, а там видно будет. Плохо нам, Славочка! Плохо. А Борюне и того хуже. Потом расскажу, выручай!

— Да что вы, мама, чем он нам может помочь? Тут же стройка, тут частных домов нет. Это Фёдор должен…

Федя? Слышала, что он сказал? Нам самим надо, против его воли.

— Ничего. Что-нибудь придумаем, — сказал Слава.

Где-то внизу, по каменистым улочкам аула, громко хлопая в вечерней тишине, затарахтел мотоцикл.

«Вот и мой Мухтар», — обрадовалась Патимат и не ошиблась. Скоро мотоцикл с рёвом влетел во двор. Мухтар осадил его, как коня, у порога сакли. Испуганно хлопая крыльями, полетели с шестка, в страхе разбежались по двору задремавшие было куры.

— Вай, аллах! Разве можно так, сыночек? Это же тебе не конь?

— Конь! — выключив зажигание, в наступившей тишине ответил Мухтар. — Лучше любого коня — шестнадцать лошадиных сил.

— Дядя стоит на молитве, не заходи в дом.

— Хорошо. — Мухтар отвел мотоцикл в хлев. Маленькая чёрная корова грустно покосилась на мотоцикл, который он поставил к стенке, тяжело вздохнула, подбирая длинную, светящуюся в полутьме слюну, как будто хотела сказать, что зря променяли люди живых коней на этих, отвратительно пахнущих бензином, железных.

Мухтар, как живого, похлопал своего железного конька, и тоже тяжело вздохнул. Завтра им придется расстаться навсегда. Ничто в жизни не доставляло Мухтару такой радости, как этот, свалившийся с неба, подарок судьбы — двухцилиндровый мотоцикл «ИЖ». И вот теперь с ним надо расстаться. Другого выхода нет. Из-за мотоцикла, из-за него Мухтара, незаслуженно пострадал человек. Сейчас, когда Мухтар, возвращаясь с работы, подвозил к женскому общежитию одну девушку из лаборатории, она сказала ему, что Алимова сняли с должности за то, что он отдал Мухтару переднее колесо и вилку со старого мотоцикла.

Мухтар уверил мать, что недавно ел в столовой и, не дожидаясь ужина и ночи, взял овчинный тулуп и отправился спать на плоскую крышу сакли. С минарета единственной действующей в ауле мечети, как всегда в этот час, муэдзин пел вечерний акбар. Его напряженный, старческий голос тоскливо звенел в воздухе, наполненном многими звуками: рокотом механизмов, работающие в котловане, голосистыми командами «Вира!» — «Майна!», клацающими ударами по металлу на той стороне реки, блеяньем аульских овец и отчаянно веселой песней «Калинка-малинка, малинка моя!» — из репродуктора во дворе аульской школы. Солнце зашло за дальние черные горы, но его свет еще озарял часть неба в той стороне. Сначала клубящаяся полоса заката была пурпурной, потом в ней появились зеленоватые тени, фиолетовые изломы, по краям завились дымные кольца, подёрнулись ярко-золотой каёмкой, а потом заря стала вдруг стремительно угасать, сливаться с темно-синими горами, и скоро их остроугольная цепочка уже едва угадывалась в аспидной черноте южного неба. Муэдзин кончил петь. В саклях засветились окна — наступило время ужина.

«Да, другого выхода нет. — Думал Мухтар, умащиваясь на охапках душистого горского сена, глядя с крыши на разбросанные во тьме цветные огоньки аула. — Другого выхода нет. Алимов ни слова мне не сказал, никак не намекнул, ничем не выдал, что все из-за меня. Мужчина! Был начальником, а теперь наравне с нами, простой бетонщик и работает лучше всех. А ему без привычки это в десять раз тяжелее, чем мне. Слава говорит, что тот начальник, что работал до Алимова на его месте и которого перевели в Карелию, откуда-то узнал про Алимова и прислал ему письмо — зовет к себе, гарантирует должность. Я бы не стерпел, уехал, а он отказался. Я слышал как он говорил Славе: «Если бы я был один, если бы не было здесь моих детдомовских ребят, я бы и тогда не побежал. Я не боюсь разговоров, дело не в этом. Дело в том, что я прав, а правое дело не должно быть бито на глазах у всех».

Завтра утром отдам мотоцикл и пойду скажу об этом главному инженеру…

Мухтар думал, что, сдав свой мотоцикл государству, он протянет Алимову руку помощи, выручит его из беды.

На деле все вышло не так, как представлялось Мухтару. Утром он прицепил к мотоциклу люльку, сложил в нее запасные части и, скрепя сердце, поехал к длинному дощатому зданию лаборатории. Там он заявил собравшимся вокруг девушкам, что отдает им свой мотоцикл на вечное пользование, что теперь за Алимовым никакой вины нет и он, Мухтар, пойдёт сейчас к «главному».