Натали Азуле - Тит Беренику не любил

— Вам, императору, к лицу ли слезы лить? [52] Жан Расин. Береника, IV, 5. — начинает Мари и осекается. — Нет-нет! Публика будет кататься от смеха.

Жан ее убеждает, цитирует Еврипида, объясняет, как греческий ямб позволяет легко и естественно, просто с помощью ритма, переходить от прозы к поэзии. А он того и хочет и доверяет ей, ее устам, ведь она лучшая актриса Франции.

— Вот если бы еще и публика что-нибудь понимала про этот ваш греческий ямб!

— Да нет, это совсем не важно, — возражает он. — Мне вот что нужно: чтобы в моем французском трепетали все бывшие на свете языки, все их разноголосье, слитое в один язык, универсальный, совершенный, полнокровный. Раз я их слышу, стало быть, они там есть. И публика расслышит тоже.

А в заключенье льстиво добавляет:

— Благодаря, конечно, вам.

— Если хотите получить совершенный язык, то уж обходитесь без выкрутасов! «…Как нам стерпеть, Когда и год, и два я не увижу вас, Когда морская гладь проляжет между нас»… [53] Там же. Жан Расин. Береника, IV, 5. Каждый раз тут сбиваюсь — не идет! Сегодня утром поняла наконец, почему: из-за этих «вас» и «нас» в последнем стихе, где напрашивается: «Когда морская гладь проляжет между нами».

Жан усмехнулся.

— Но вам, похоже, выкрутасы нравятся. Как понимать это «нам», а сразу следом «я» и «вас», как будто говорится о ком-то другом?

— Сначала она говорит как царица и называет себя «мы», а потом — как женщина, и тогда уже — «я». Как будто раздваивается.

Мари задумалась и повторила это место про себя.

— Нет, никак не идет, тут нет логики.

— Доверьтесь ритму.

— Но я должна понимать, что говорю. Неужели нельзя хоть немножко изменить эти строчки? Прошу вас.

— Нельзя, — твердо ответил Жан. — Но я вас научу их выговаривать.

От репетиции к репетиции беглости у Мари прибавляется, но все равно каждый раз находится обо что споткнуться. А Жан не только чувствует эти сбои дыхания, но еще и доволен: он должен выразить муку царицы, и все шероховатости идут на пользу — чуть затемняя смысл, они высвобождают музыку стихов. Будь его воля, только так и писал бы — наперекор всему.

К пятому акту Мари достигла таких высот, что он готов простить ей проволочки из-за бесконечных расспросов. Береника сдалась, и актриса играет это так естественно и так весомо, как только он мог пожелать. В ее устах каждый стих разбухает под натиском сил, что клокочут внутри, как сдержанные слезы. «Но не вражда — любовь нас обрекла разлуке» [54] Жан Расин. Береника, V, 7. .

За каждым словом, слышит Жан, барахтается множество других, утративших силу после лихорадочных набегов на бастионы его полустиший, но в голосе Мари угадывается это шевеление. Она умеет передать умолчания, немые парадоксы, боль сердца, разбивающегося о каменные глыбы.

«Тит при смерти. Ему осталось недолго, считаные дни, он шепчет ваше имя. Не можете ли вы прийти к нему, в последний раз…» Она стерла сообщение, не дочитав до конца.

Пусть сдохнет.

Швырнула на пол телефон, опять повернулась к стенке, закрыла глаза, но и под сомкнутыми веками светится экранчик. Из головы не выходит трагическая фраза, которую она вроде бы успела разглядеть в конце: «Приходите пока он не умер». В память врезалась ошибка: нет запятой; ей так и представляется, как все они, столпившись, следят за рукой, набирающей текст, и никто не заметил ошибку — где им, тупицам, такой слог не для них. Или ей только померещилось, просто хотелось лишний раз уличить их в невежестве?

Пусть сдохнет.

Когда он от нее ушел, она всю ночь надеялась (хоть знала: невозможно!) на вспышку: «Сейчас приду», но темнота осталась непроглядной, воздух сгустился в глыбы, сквозь которые едва пробились первые рассветные лучи. На что они надеялись, когда ее звали? Что она не даст ему умереть? Что он уйдет и унесет с собой самое дорогое воспоминание? Или же что она будет вместе с ними плакать и рыдать? Наигравшись злорадными мыслями, она повторила: пусть сдохнет. Ей говорят: настанет день, когда ты перестанешь злиться. Вот он почти настал: на мертвого не злятся.

Пусть сдохнет.

Несколько дней подряд она уезжает в лощину, где когда-то стоял Пор-Рояль, а телефон оставляет дома, чтобы не было искушения отвечать, — бродит там по аллеям, старается не выбиваться из русла. Не хватало еще, чтобы из-за них у нее снова сердце стало разрываться от боли. Ходит-ходит, а слова эсэмэски сами собой возникают в уме. Она ускоряет шаги — уловка, все равно что завязать себе глаза. Что сделала бы на ее месте та, другая, Береника? Ничего, говорят ей, она ни за что не пошла бы. Как знать, возражает она, никто не может знать… и спорит до тех пор, пока ей кто-нибудь не скажет: раз уж эти вопросы не дают ей покоя… то почему бы ей самой не сочинить такую пьеску, ведь и Расин вполне мог бы продолжить свой сюжет. Умирающий Тит зовет Беренику: пойдет она или нет? По крайней мере, это ей ощутимо помогло бы; вот уже год, как Тит ее бросил, а она до сих пор не может сказать, что помогает лучше: Расин или вязание, в которое так хорошо вплетать и горести и дни; друзья уже спрашивают, стала ли она крупным специалистом по семнадцатому веку, а она улыбается — нет, просто она жует стихи Расина, как какие-нибудь успокоительные листики, и отдается на волю событий, на волю истории — как большой, так и малой. Что ж, хорошо, говорят ей, ты нашла утешение.

До этой ночи, в общем, так оно и было.

Прилетают все новые сообщения, с разных номеров, она читает — все то же: «Приходите, пока он не умер», то с запятой, то без, — может, это и не ошибка, а их единственный способ разнообразить призывы. Каждый раз ее пальцы мгновенно спешат все стереть, но она опасается, как бы однажды не дрогнуть. Интересно, Империя хоть одно сообщение написала сама или другие пишут за нее? Ей, видно, нестерпимо больно — Береника рада. Однако же стереть слова с экрана не значит их забыть. Есть данность. Тит умирает. Тит ее зовет. Тит ждет. И не думай, советуют ей, не то снова увязнешь. Есть и другой аргумент: все, на что потрачено столько сил, пойдет насмарку, потом придется начинать сначала. Она раздумывает: о потраченных силах, и неужели правда все сначала… Прочны ли знания, нажитые в несчастье, или разлетаются, как пойманные мухи, стоит разжать кулак — раз, и нету?.. Пока что ей известны только чувства, идущие по нарастающей, а не в обратную сторону. Он умирает, он ее зовет, он ждет. Страсть к Титу в Беренике не остыла, соблазн слишком силен, она решила не гасить огонь. Лучше сдохнуть. Никому ничего не сказав, в уме расписывает сцену, как хореограф — все прыжки, передвижения танцоров и все фигуры будущего танца. Она не станет плакать — только смотреть, каково будет им… У нее-то есть опыт, так пусть теперь терзаются они. Они еще не знают, что это значит: потерять его, а для нее это повторная потеря, которой не сравниться с первой. Потом сядет к его изголовью, поглядит, что с ним стало: большой и сильный Тит иссох, истаял. Нет, Береника никогда не сможет так жестоко наслаждаться местью. Нет, я не Береника.