Натали Азуле - Тит Беренику не любил

С тех пор как прибыла дофина, король стал часто требовать, чтобы ему опять играли пьесы Жана, и тот был вынужден высиживать спектакли. Ему не хочется, но делать нечего, он волен только не ходить в парижские театры и слушать лишь вполуха восторженные речи молодой принцессы. Свои пьесы он смотрит с такой же холодностью, с какой мы вспоминаем о некогда любимых существах. Но вот в один прекрасный день ко двору призывают Мари, чтобы она сыграла Беренику.

Во втором акте Жан, не выдержав, выбегает из зала, Никола за ним следом.

— Тоска — как лихорадка, то возвращается, то отпускает.

— Какая там тоска? Я совершенно счастлив.

И вдруг, как в детстве, к горлу подступила тошнота. Никола сочувственно смотрел на друга, пока его рвало каким-то непонятным месивом. Но настанет же день, подумал Жан, придя в себя, когда он сможет слушать что угодно и терпеть. В висках стучало, слышался глухой далекий ропот, будто все его героини причитали и негодовали хором. Гермиона, Агриппина, Береника, Роксана, Монима и Федра… Все пробудились, увидев, что Мари вызвала к жизни одну, всего одну из них. Все женщины, которых он создал, чтобы на разные лады переложить песнь о Дидоне, универсальную и проклятую, столпились около него, окружили и умоляют — словно осиротевшие сестры, дважды покинутые любовницы.

— Нельзя безнаказанно бросить то, что любил, — говорит Никола.

Прошло несколько месяцев, и Жан впервые обзавелся собственным домом. Осматриваясь, обходя все уголки, он с небывалой радостью представляет себе, как его домочадцы устроятся на новом месте и начнется чистая, правильная жизнь, где будет устанавливать порядок заботливая мать, передающая детям единственную, непреложную истину, которую усвоила сама. Такой уклад не зависит ни от газетчиков, ни от александрийских стихов. Жан, не скупясь, дает деньги в долг, расточает щедроты, становится главой обширного семейства. Ну наконец-то, после долгих трудных лет, довольный, говорит он Никола, ему дано сочетать возвышенное и солидное. Никола поправляет: «Блеск и устойчивость, хотите вы сказать». Какие бы слова они ни называли, на уме у обоих одно: симметрия и процветание, они хотят стремиться ввысь и вширь. Теперешняя жизнь представляется Жану уравновешенным крестом, в центре которого он прочно держится. И все бы хорошо, если бы его имя не начали трепать в связи со старой историей, где фигурируют внебрачные дети, отравители и колдуны. Будто бы он виновен в гибели Дюпарк, — Дюпарк, которую он так любил, — имел от нее дочь и все это замял и скрыл. Бывали дни, когда он задыхался от воспоминаний, толков, а более всего от страха, что его отдадут под суд. Пламенная страсть, которую он воспевал, стала в глазах всего общества чем-то постыдным, достойным сурового наказания. Он ненавидит героинь своих трагедий, клянет их на каждом шагу. Всех, поименно, проклинает перед Никола, к его вящему удивлению: у него на глазах они вдруг оживают, обретают плоть:

— Вы, часом, не забыли, что всех их придумали сами?

— Вот я и зол на самого себя, на то, что есть во мне и породило этих…

Меж тем король учредил особый суд и нарек его Огненной палатой [71] Специальный трибунал для дел об отравлениях, учрежденный Людовиком XIV в 1680 году. . Законы и законники оправдали Жана, но это пламя едва не выжгло все на своем пути. Вечером после приговора, за семейным столом, пока все домочадцы хором читали молитву, он, склонив голову на грудь, собрался с силами и дал зарок навек забыть о пламени страстей.

Звонят колокола, грохочут пушки, по очереди или вместе. С лета в Страсбург [72] Имеется в виду аннексия Страсбурга в 1681 году. проникло тридцать тысяч солдат, они повсюду — рыщут, утесняют, напоминают о войне, которая еще не объявлена, но грянет с минуты на минуту; город парализован. Королю остается лишь развернуть его лицом в другую сторону, как умелый хирург вправляет вывихнутый позвонок — решительным, резким движением. И в ознаменование победы он велит отчеканить медаль с памятной надписью: Clausa Germanis Gallia — «Франция закрыта для германцев». Отныне Страсбург отвернулся от Рейнской области и глядит лишь в сторону Вогезов. Король вступил в собор, и дело скреплено.

Жан в описании осады опускает детали, умалчивает о жестокостях, подчеркивая лишь единство действий, твердо и с неизменной удачей направляемых одной рукой. Его долг — запечатлеть неповторимое событие, сначала дать простор словам и образам, которые сами собой ложатся на бумагу, а потом просеять, обточить, убрать все лишнее, оставив только даты и часы, подробный календарь. Логическая цепь из фактов, изложенных в строгом и стройном порядке — вот оптимальный результат.

Никола читает и хмурится — слишком сухо и скупо. Но Жан упорно превозносит достоинства такого слога: прямого, ясного, который сам себе диктует правила и сам их исполняет.

— Ну хорошо, вы правы, — сдается Никола.

— Мне остается дописать последнее.

Жан забирает у друга исписанные страницы и читает вслух:

— Его Величество повелел господину Вобану измыслить план совершенных укреплений. «Благодаря фортификации Страсбург должен стать неприступным», — властно вымолвил он. Инженер исполнил приказание и, получив одобрение государя, приступил к осуществлению своего плана. Для строительства крепости было вызвано три тысячи людей и триста судов из Бризаха. Сброшены первые камни. И уже 23 декабря 1681 года Вобан покинул Страсбург». Слышите? Все удается, все идет своим чередом, все делается превосходно, — довольно завершает Жан.

— Наша задача станет гораздо сложнее, когда придется говорить о поражениях.

— Поражений не будет.

— Брось побеждать король, иль я перо бросаю! — восклицает Никола.

Жан промолчал. Он никогда не был силен в сатире, в отличие от друга, а теперь еще менее, чем обычно. За много лет ему так и не удалось укротить маятник, который постоянно норовит сбиться с ритма, — а тогда или неслыханный взлет, или полное поражение.

Мало-помалу у Жана прибавилось зоркости. Теперь он понимает: армия — это тысячи собранных вместе, но разных людей, десять, двадцать и более тысяч отдельных человеческих тел. Умеет в гуще победоносных батальонов разглядеть бродяг и нищих, которых насильно загребли для пополнения войска. Замечает даже обозы с орудийными припасами и провиантом, всю будничную изнанку победы, королевского подвига. На деле солдаты — совсем не однородная, покорная масса, они бывают всякие: глупые, раболепные, ленивые, голодные. Одно дело — общий план, другое — подробности. Достаточно попасть на реальное поле боя, и вы тотчас поймете, что такое толпа: хаос, разброд, грязь, — то, чего не найдешь ни у бродячих актеров, ни в придворном балете. Хороший военачальник должен следить, чтобы ярость его воинов не переходила в варварство.