Натали Азуле - Тит Беренику не любил

Память о каждой битве, о каждой осаде остается в камне. Вобан каждый раз сооружает укрепления, которые защищают завоеванные города и провинции. Это какое-то чудо. Там, где прошли войска, вырастают высокие стены, вид которых внушает иллюзию, будто за ними постоянно скрыты полчища воинственных, готовых растерзать врага солдат.

Король желает, чтобы Никола и Жан читали ему вслух историю его правления, и, даже захворав, призывает их к своему ложу. Они привычно сменяют друг друга, но через несколько месяцев у Никола садится, хрипнет голос, и в опочивальне или кабинете слышен только звучный, ясный голос Жана, торжественно вещающий о битвах и придворных церемониях. Супруга короля довольна своим выбором: эти двое поэтов стоят всех историков, вместе взятых. Но как-то раз король перебивает Жана — в тот день он явился один — удивительной репликой:

— Я только похвалил бы вас, если б вы расточали мне меньше похвал.

Жан тут же бросился с этой новостью к другу: теперь они должны придумать способ избежать похвал, хвалить, не подавая виду, повествовать не напрямик, а обходным путем, петляя, как петляют речки и даже могучие реки; все так же верно запечатлевать отражение короля, но не нарочито, не ставя зеркало прямо перед ним, как для парадного портрета. Зеркальная галерея в Версале должна служить им образцом.

Зеркала зеркалами, говорит Никола, но и каждый портрет, любого маршала или прелата, должен подспудно изображать короля. О ком бы мы ни говорили, мы неизменно говорим о нем.

Они должны стать одержимыми вдвойне, в их жизни появился новый смысл, густая жесткая канва, задающая место каждой мысли, каждой запятой.

— На этом солнце есть пятно.

Вот первое, что Жан услышал от тетушки. Чтобы навестить ее, он встал чуть свет. И как ни драгоценно его время, но, когда ясным летним утром он легким шагом направлялся в комнату свиданий, ничто его не тяготило.

Эти слова ему знакомы — их написал изгнанник Арно. Агнессу больше не заботит спасение души племянника, поскольку он отрекся от театра, актрис и от блуда и наконец живет достойно и благочестиво. В ее устах слово «блуд» исполнено такого ужаса и омерзения! Разговор о другом: о гневе короля на Пор-Рояль, о том, что по его приказу монастырь уничтожают, душат. Принимать новых инокинь запрещено, из насельников остался один Амон.

— Видели бы вы, как прогоняли наших послушниц, точно грязных, непотребных девок, рассыпавшиеся волосы оскверняли непорочную белизну их одежд. Темные пятна от того солнца, которое вы прославляете, ложатся на нашу обитель и всё разрастаются.

Расстроенный Жан уверяет, что государь тут ни при чем, что это злые козни его советников-иезуитов, но что и в этот раз грозу пронесет. Он, Жан, употребит свое влияние, приложит все усилия, чтобы уговорить короля смягчиться, ибо светилу не пристало омрачаться пятнами.

— Когда же вы перестанете быть таким наивным? — устало вопрошает тетушка.

На этом разговор окончен, Жан спешит удалиться. Пятна и мрак, думает он про себя, бывают лишь в умах, погруженных во тьму. В глубине парке маячит фигура Амона. Жан замирает, прячется за дерево и смотрит на старого лекаря издали. Почему его тело не повинуется первым, простейшим порывам, почему он не бросился к наставнику, как, бывало, в детстве? Почему наши чувства всегда увлекают нас в сторону и вечно ставят палки в колеса?

Он идет дальше, поднимается по ступеням. И ускоряет шаг, пытаясь отмахнуться от осаждающих его вопросов. Не потому ли милости короля, обильные, откровенные, вдвое и втрое дороже милостей Божьих, что Бог упорно остается скрытым и скупым на благодать?

Чтоб убедиться в этом, достаточно перечитать страницы Пелиссона, его предшественника на посту придворного историографа.

Молодому королю всего двадцать четыре года. Он вынудил всех прочих европейских властителей выслушать извинения Испании за то, что карета испанского посла в торжественной процессии заняла место впереди кареты посланника французского. Это не просто извинения, а божественный знак, благословение, почтение, смиренное признание всеми прочими государствами права первенства французской короны в христианском мире. В его дворце пред ним склоняются все головы.

Но этого мало, и несколько месяцев спустя король является перед толпою подданных, собравшихся посмотреть на Карусель [73] Каруселями (в мужском роде) назывались популярные при Людовике XIV конные балеты, празднично-карнавальные зрелища. В данном случае речь идет о Большом Каруселе, который король устроил в честь рождения первенца на площади, с тех пор получившей название Карусель. Тогда он предстал в костюме римского императора со щитом, на котором впервые появился его герб — изображение солнца. , в доспехе из золотой и серебряной парчи. Не только двор и парижане, но вся страна вдохновлена идеей сплочения в единую нацию под управлением столь блестящего, могучего монарха. В руках у короля щит со словами: Ut vidi vici . «Увидел — победил». Таков его девиз. Он открывает игры в составе первой из пяти четверок всадников. Жан плохо помнит, что делал он сам в те два славных дня, но знает наизусть слова, которые король продиктовал тогдашнему своему летописцу: «Мы выбираем солнце, в геральдике — знак превосходства и, несомненно, самый яркий и прекрасный символ великого монарха».

И все же через несколько дней Жан снова в Пор-Рояле. Гуляет в парке с супругой, дочерью и сыном. Катрин льнет к нему. Он то и дело вслух вспоминает детство: вот тут он сиживал, вот тут, в Уединении, робел, окруженный пустыми скамьями. Протягивает руку в разные стороны, опускается на колени — показать старшему сыну белые фигуры монахинь вдали. Едва не падает, но успевает ухватиться за плечи мальчика. И думает: «Что же такое жизнь? Просто горстка случайных, разрозненных сцен? Или единая линия, извилистая, но руководимая некой высшей, непреложной волей, более значительной, чем смены декораций?» Знать это не дано. Дано другое — он крепко обнимает сына, дочь, потом обоих, берет их за руки и хочет вывести из парка. Но им не хочется идти за ручку, они бегут вперед, проворные крохотные фигурки мелькают между огромных стволов. Жан ускоряет шаг, боится потерять их, им же совсем не страшно, они с веселым смехом оглядываются на него и убегают еще дальше. А в чьи глаза он сам, ребенком, мог бы заглянуть и убедиться, что есть на свете человек, который не переживет его потерю? Такого человека не было, вот разве что Амон упоминал его имя в молитвах.

— Не слишком ли часто вы там появляетесь в последнее время? — осведомился король.

— Бываю иногда, проведываю тетушку.

— Мне не нравятся эти визиты.

— Опасаться нечего.

— Я все же опасаюсь.