Иеремия Готтхельф - Всяческие истории, или черт знает что

Говорили о несчастье в Гамбурге, об ужасе в Париже, о том, как из заморского Сан-Доминго пришло тревожное известие с Гаити, большом острове в Вест-Индии. Это свободная республика негров, о которой раньше много ходило толков, теперь же она, поскольку никакого сообщения у нас с ней нет, почти забыта. Там-то, в глубоких подземных кавернах, которые до сих пор представляют для нас загадку, да и останутся ею впредь, произошли волнения. Очнулся ли ото сна великан, принялась ли длань Господня расчищать сии пещеры или прокладывать дорогу источникам? Этого мы не ведаем и уже не узнаем. Однако волнение это встряхнуло весь остров, земля задрожала, пошла трещинами, творения рук человеческих рухнули, стихии освободились от пут, и в неистовство впал самый страшный из зверей — человек.

Должно быть, ужасно, когда начинают ходить ходуном фундаменты домов, церковные башни качаться из стороны в сторону, а их тени беспорядочно переползать с места на место, словно хотят оторваться от предметов; тут вдруг на землю падает купол, а там — обрушивается целый дом, на улицу выскакивают люди, волосы дыбом, больные в ночных рубашках, здоровые — захватив кое-какое добро, матери с детьми на руках; тут разом гибнет толпа, а там вздыбившаяся земля погребает под собой целую семью, и вслед погибшим устремляются всё новые люди — разум их помутился из-за страха смерти, и тот, кому удалось спастись, не знает, как так получилось и куда делись остальные. Выбившись из сил, сидит он рядом со своим скарбом и, дрожа, вслушивается в утробные звуки земли — не предвещают ли они новых возмущений и не придется ли ему снова искать надежное место. И пока он прислушивается, взгляд его скользит по руинам города и ищет среди спасающихся от этого кошмара своих любимых, ищет отца или брата, ищет ребенка или мать; вот ему кажется, что он их увидел, тут под ним опять начинает дрожать земля, бешеный толчок вздымает почву, подбрасывает его в воздух, новый ужас вздыбливает его волосы, вновь гонит его прочь, к следующему надежному месту. Там ему удается перевести дух, он снова прислушивается и всматривается. Земные недра замирают, люди находят своих, бешеный стук сердец унимается. С губ слетают благодарности, но тут же налетает отчаянная банда, кровожадная, охочая до добычи, опьяненная страстью; они бесчинствуют, грабят и убивают, и то, что пощадил Господь, становится жертвой самого дикого из зверей — человека, и тот, кто думал, что спасся из разрушенного города, видит, как его спутники погибают от окровавленных рук человеческих. Но такова людская натура: стоит человеку сбросить свою личину, как облик его становится куда более звериным, чем у животных; он принимается вынюхивать прах и кровь, и при любом несчастье прорывается наружу нутро его, особенно же там, где человек страдает и предлагает брату руку помощи, но где нужда сковывает силы, которые обычно поддерживают порядок.

Так, видимо, произошло и на Гаити, где отвратительные поступки человека принесли несчастья гораздо большие, чем страшное землетрясение. Верно говорил Давид, что лучше пасть от руки Господа, чем попасть в руки человека.

Лет шестьсот тому земля наша была дикой, все леса да болота, множество дичи и рыбы; мрачные замки возвышались по всей стране, а веселых хуторов было мало; а коли какому поденщику пришлось бы теперь пожить, как жили тогда зажиточные крестьяне, поносил бы он в крик нынешние времена, мол, никогда еще не было так худо; а если бы тогдашним дамам довелось пожить так, как нынешним крестьянкам, на широкую ногу, да так богато, они бы и королевам не позавидовали в их холодных и темных замках.

Стоял тогда в Коппигене, что теперь на бернской земле, а раньше был частью Ааргау, там, где теперь селеньице в несколько домов, что зовется Бюль, — стоял там небольшой замок. В замке жили знатные, да вот только очень уж горделивые люди по прозванию фон Коппиген. Но стол у них был столь скуден, а утварь столь убога, что ни один крестьянин из Коппигена не захотел бы поменяться с ними местами, да даже и из Никлауса, Оешберга, Таннвальда или Вилладинга. А места эти в те времена вовсе не процветали, не то что теперь. Даже здешней речушке Эмме, вместо того, чтобы довольствоваться своим привычным руслом и впадать в Ааре, иногда хотелось порезвиться на полях и болотах Коппигена, посвоевольничать на раздолье, а не бескорыстно питать полноводную Ааре, позабыв о собственном имени. Немногие из этих земель были застроены, да и людей там жило всего ничего; жили они в крайней нужде, ибо принадлежали знатным господам из замка, и замок этот был словно рана, что отравляет здоровое тело, словно водоворот в потоке, что тащит на дно все, что попадется.

Не все замки были таковы; многие были подобны целебному источнику, который извергает на людей освежающие и укрепляющие силы воды или заливает луга. Но знатные люди из того замка были своенравны и бедны, а потому жестоки; как и прочие вельможи того времени, все, чем владели другие, они считали своим и требовали податей, пусть и иначе, чем вельможи сегодняшние. Прежде фон Коппигены были богаче; однако вместе с высокомерием, чванством и честолюбивым желанием, чтобы все было, как у тех, кто на самом верху, — вместе со всем этим пришла и бедность. Высокомерие и чванство тщатся любыми средствами прикрыть нищету и тем самым как можно скорее обратить ее в богатство. Но странное дело — все выходит ровно наоборот; с каждым днем алчущий становится все беднее, и чем отчаяннее его нужда, тем больше растет и его жестокость, тем более позорным становится его положение, а возможность вновь разбогатеть все отдаляется.

Господа фон Коппиген были из почтенного рода, но, если уж на то пошло, род этот всегда был скорее знатным, нежели богатым. Это были рослые, красивые люди, а потому им посчастливилось породниться с семьей благородной и обеспеченной; впрочем, из родства этого не вынесли они ничего, кроме страсти производить впечатление столь же благородное, что и знатные родственники, которые, в отличие от них, и вправду были богаты.

К тому времени в замке жили всего двое из семьи фон Коппиген, мать и сын; отец погиб молодым. Мать была из знаменитого графского рода, но давно уже скорее зла, нежели красива: вокруг рта у нее росли длинные волоски, топорщившиеся, словно у кошки. К тому же была она слишком высока и худа, а под колючими глазами располагался кривой нос; а еще — чудовищно надменна и жестока к людям и зверью. Сына ее звали Курт, это был сильный парень, но необузданный, грубый и заносчивый; едва заметив его, все приходили в ужас. Замку принадлежали крестьяне, но крестьяне — что поле: если истощить его силы, урожая не жди, а если истощить силы людей, довести их до изнеможения, то и податей от них не дождешься. Как раз в то время появилась поговорка: «Купил бы крестьян, да в деньгах изъян». В те времена даже самому кайзеру никто не хотел ничего платить, ни у кого не было ни гроша, все поглотила зарвавшаяся знать и война. А что крестьянину поля, если у него и скота нет? А если крестьянин не собирает урожая, какой барам прок от его десятины и барщины? В Коппигене дошло до того, что земля больше не плодоносила, ибо нечем было ее возделывать, так что и господам, и крестьянам приходилось жить дарами лесов и рек, охотой да рыболовством. Конечно, рыбы в реках тогда было куда больше, да и размером она была поболее пальца; в тех местах еще водилась отличная форель, да и лосось в некоторые ручьи заходил, и куда более редкие рыбины — карпы — обитали в те времена в стоячих водах. Кабаны встречались едва ли не столь же часто, как теперь зайцы, косули скакали по лесам и долам, даже гордый олень прокладывал себе порой путь сквозь кустарник, переплывал реки, а когда охота принимала серьезный оборот, искал укрытия в мрачных ущельях голубых гор.

Читать дальше