Иеремия Готтхельф - Всяческие истории, или черт знает что

Жена пообвыклась — по крайней мере, так могло показаться. Некоторые поговаривали, что с ней все же что-то не так — все время ее что-то печалило, а иногда она на некоторое время как в беспамятство впадала, не замечала, что происходит вокруг, как будто старая напасть возвращалась. Так все и шло, злые духи приходили снова. Будь в доме хотя бы один добрый дух, они бы и держались в стороне, но вокруг Ханса ни один добрый дух витать не стал бы. Ни к одной доброй книге он не притрагивался, не причащался, да и вообще обходил церковь стороной, пуще черта. Короче говоря, человек он был, по мне, дурной — богатый или нет, дела не меняет!» — вот так, с жаром, трактирщица закончила свой длинный рассказ.

Слушал я в раздумьях, в особенности же по двум причинам. Судя по всему, Ханс был натурой яркой, но воспитывался в строгости; к тому же, без малейшего понятия о делах духовных, а с миром земным знакомился через телят, коров, торговцев лошадьми и лесом, и мир этот повернулся к нему не самой приятной стороной. Унаследованное от родителей и принятое в их доме обращение у Ханса развилось чрезвычайно. Родители его знали, на что хотели употребить состояние. Достаться оно должно было детям, а потом их детям, принести им радость, а те с благодарностью должны были вспоминать предков. Почему же Ханс, детей у которого не было, все прибрал к рукам, чего желал добиться? Того же, что и престарелые его родители? После смерти отца наследство, насколько ему было известно, опечатали, пересчитали и наличные деньги. «Госпожа, — сказал служащий банка, — здесь семьдесят семь гульденов, сколько вам нужно на расходы, мы выдадим». «Семьдесят семь гульденов? — ответила вдова, смутившись. — Должно быть больше, может быть, вы обсчитались или не все подсчитали?» «Да нет, — ответил служащий, окинув взглядом деньги, — все верно». И подойдя к шкафу, где были обнаружены деньги, добавил: «Да и тут ничего больше нет, может, найдется еще что-то в старом горшке, там мы не смотрели». С верхней полки достал он огромный горшок, в каких раньше варили суп, и закричал: «Что за черт, это еще что такое?» «Ну-ка, поднеси к свету! — сказала старуха. — Если силенок хватит». Горшок был доверху наполнен талерами, сотнями лежали они там в безопасности и наслаждались покоем. Неземная радость обуяла старуху к удивлению всех присутствующих мужчин, и все время, которое было ей отпущено, прожила она в достатке и сладких воспоминаниях об этом, самом счастливом, моменте своей жизни. Один из соседей, кровать которого была отделена от ее кровати всего лишь тонкой стеной, рассказывал, что частенько приходилось ему слышать, как старики по ночам говорили, и громко, поскольку слышали они уже плохо, но как бы тайно, как люди, которым есть, что скрывать, но назвать вещи своими именами они не решаются. Кому придется столкнуться с подобным, должен быть внимателен, какие у него будут глаза и что он будет говорить. Тратить на стяжательство жизнь неразумно, ведь Господь дал нам так много средств достичь небесного блаженства. Меня удивляло лишь, что заставило Ханса с его недюжинным умом посвятить свою жизнь столь низменной цели.

Вторым, что особенно занимало мои мысли, был брак, ставший столь несчастным, ибо в нем начисто отсутствовала христианская составляющая, не было примирения в вере, а мир, в котором жили супруги, лишь разобщал, и искупить вину было невозможно. Ханс целиком и полностью был захвачен миром земным, мир этот, словно сам дьявол, держал его несчастную душу в когтях; на чем свет стоит клял Ханс жену, и хотя могла она примирить его дух, сделать этого не сумела, жизнь повредила ее разум и отравила душу. Все это было мне удивительно, в этом и был ключ к загадке, почему же столько браков не только оказываются несчастными, но и развращают души супругов. Брак — явление священное, всем, кто любит Господа, брак приносит блаженство, но если кто не любит Господа, не почитает Христа, в облике которого Бог явился в этот мир, для тех брак оборачивается сущим проклятием.

О муже, Хансе, я до той поры не думал, причем по очень простой причине. Он был одним из тех, кто живет дома, отстраняется ото всех дел общины, потому как больше всего на свете ненавидит что-либо делать без видимой выгоды. Ни с кем, кроме своих ленников и должников, он не разговаривал и поставил себя со всеми так, что получил над ними большую власть и мог ею пользоваться, не привлекая к себе особенного внимания.

Странная вещь зрение. Днем мы по большей части держим глаза открытыми, но все же на многие вещи их закрываем и постоянно нуждаемся в том, чтобы нас растолкали, дабы мы могли хоть что-то заметить. Так и теперь: лишь голос разума помог мне воспринять то, с чем я сталкивался уже множество раз. Я увидел роскошный двор и заваленные связками хвороста комнаты, вплотную подходящий к дому лес с великолепными елями и огромный дровяной сарай, где запасали дрова французы, — выглядел он пусть и не новым, но очень крепким. Лишь теперь разглядел я властную натуру этого человека, который хотел неограниченной власти над своими деньгами и землями, по которым без его ведома и шагу нельзя было ступить, — путь туда был людям заказан, подобно тому, как Бог закрыл от людей небеса. Он перекрыл все проходы в свои владения, а там, где он этого запретить не смог, просто разрушил или оттащил домой мостки через ручьи. Стоило беднякам, как это заведено, сложить дрова на берегу реки, где проходила граница его владений, или, когда вода в реке поднималась, оставить принесенное с гор дерево на равнине, а потом оттащить к берегу, который Ханс называл своим, а потом отправиться по домам за повозками и телегами, чтобы отвезти дрова, — вернувшись, не могли ничего найти. Ханс забирал дрова себе и присовокуплял к своим запасам на том основании, что все на его земле принадлежит ему одному и никому другому. Так проходила у бедняков всякая охота собирать хворост рядом с его владениями и складывать найденное на его землях. В комнату его, за исключением совершенно уж особенных случаев, не мог проникнуть ни один человек. Выглядела она, по рассказам, своеобразно. Кровати в ней не было, но в углу был закут, какие обычно оборудуют в хлеву для супоросых свиней. Что было в том закуте, никто не видел, никто на всем белом свете не знал, была ли там кровать или нет. Человек этот ни о ком в целом свете не заботился, разве только кто должен был ему денег или же, наоборот, обещал ссудить, — тогда уж принимался печься он о его благополучии, причем со всем возможным тщанием. Если бы явился к нему король и сказал: «Ханс, вот люди, что испытывают голод и нужду, дай-ка мне несколько кройцеров да немного хлеба!», Ханс ответил бы, примерно, что все запасы нужны ему самому, а уж если король столь милосерден, то пусть помогает сам, а не клянчит у других. А про себя еще и подумал бы, коли сунется еще раз к нему домой, то уж он ему так поможет, что своих не узнает, и плевать, король или нет. Почти так же стал бы Ханс думать и говорить, когда б кто вдруг принялся увещевать его именем Господа. Впрочем, никто этого и не делал, и хоть Ханс опасался привидений, вера в Бога совершенно ему была несвойственна. И даже в голову ему не приходило, что рано или поздно придется ответить за свои поступки. Он ни у кого помощи не просил, вот и его пусть оставят в покое; все, что он делает, он делает для себя одного, и никого другого это не касается. Так представлял он себе положение вещей, так же и выражался. Ханс был натура цельная и не собирался казаться кем-то другим, для этого был он слишком уверен в своей правоте и слишком горд. Чем больше я о нем размышлял, тем явственнее убеждался, что владело им не одно только корыстолюбие, но и привычка неотступно следовать собственной воле, и ненависть ко всему, что этой воле противостояло; это было самое что ни на есть простое и естественное проявление человеческой природы: ненависть к Богу и ближнему. Ему хотелось лишь одного: как можно меньше растратить от своего состояния. Сомневаюсь, чтобы он намеревался оставить после себя значительное наследство, о смерти он не думал вовсе, и еще меньше думал о том, что станут говорить люди после его кончины; повода для радости он людям давать не хотел и не позволял склонить себя к подобным тратам.