Вольтер - Эстетика

Заметим, однако, что басня о войне гигантов против богов представляется более разумной, нежели басня о войне ангелов, если слово «разумный» вообще приложимо к таким небылицам. В басне о гигантах предполагалось, что они – дети Неба и Земли и востребуют часть своего наследства у богов, равных им по силе и могуществу. Боги отнюдь не были создателями титанов. И как одни, так и другие обладали телами. В нашей религии все обстоит по-иному. Бог – чистое, беспредельное, всемогущее бытие, создатель всего сущего, его творения не могут ни вести против него войну, ни швырять в него горами, ни стрелять по нему из пушек.

Поэтому подражание войне гигантов, басня об ангелах, восставших против самого бога, содержится только в апокрифических книгах, приписываемых Еноху [175] …в апокрифических книгах, приписываемых Еноху… – Книга Еноха – апокрифическая книга Ветхого Завета. , жившему в первом веке нашей эры; эта басня достойна прочих нелепостей раввинизма.

Итак, Мильтон описал эту войну. Он не поскупился на самые смелые картины. Здесь одни ангелы верхом на конях, другие рассечены надвое ударом меча, причем половинки тут же воссоединяются; там Смерть, которая «поднимает нос, дабы принюхаться к запаху трупов», еще не существующих. Дальше она поражает своей «каменящей дубиной холод и сушь». А затем холод и жар, сушь и сырость оспаривают друг у друга власть над миром и «ведут боевые ряды эмбрионов». Самые каверзные вопросы самой отталкивающей схоластики рассматриваются более чем в двадцати местах, при этом Мильтон употребляет термины схоластического богословия. Одни бесы в аду тешатся спорами о благодати, свободе воли, предопределении, меж тем как другие играют на флейтах.

И наряду с подобными небылицами Мильтон вдруг подчиняет свое поэтическое воображение пересказу первых глав «Книги Бытия», посвящая ему две песни. […]

Нетрудно обнаружить в произведении Мильтона среди всех его красот какой-то дух фанатизма и узколобой свирепости, свойственный Англии времен Кромвеля, когда у каждого англичанина в руках были Библия и пистолет. К богословской чепухе, высмеянной искусным Батлером, автором «Гудибраса», Мильтон относится с совершенной серьезностью. Вот почему двор Карла II проникся к этому произведению отвращением, равным тому презрению, которое он питал к самому Мильтону.

Легко судить, мог ли сей желчный педант, защитник самого чудовищного преступления, понравиться учтивому и изысканному двору Карла II, лордам Рочестеру, Роскомону, Уоллерам, Коули [176] Рочестер, Джон Вильмонт (1647–1680), Роскомон, Уентуорт Диллин (1630–1655), Уоллер, Эдмунд (1606–1687), Коули, Абрахам (1618–1667) – английские поэты эпохи Реставрации. , Конгривам, Уичерли. Все они прониклись отвращением и к человеку и к поэме. О существовании «Потерянного рая» им вообще было едва известно. Во Франции не знали ни поэмы, ни имени автора.

Кто посмел бы сказать Расинам, Депрео, Мольерам, Лафонтенам, что существует эпическая поэма об Адаме и Еве? Итальянцы, познакомившись с этим произведением, наполовину богословским, наполовину бесовским, где целые песни посвящены прениям ангелов и бесов, отнеслись к нему без всякого почтения. Тем, кто знал наизусть Ариосто и Тассо, невыносимы были жесткие звуки Мильтона. Расстояние между итальянским и английским языком слишком велико.

Мы во Франции ничего не слышали об этой поэме, пока автор «Генриады» [177] …автор «Генриады»… – Вольтер. не дал о ней некоторое представление в девятой главе своего «Опыта об эпической поэзии». Он был также первым (если я не ошибаюсь), кто познакомил нас с английскими поэтами и объяснил открытия Ньютона и взгляды Локка. Но когда его спросили, что он думает о гении Мильтона, он ответил: «Греки советовали поэтам приносить жертвы грациям, Мильтон принес свою жертву дьяволу».

В ту пору возникла мысль перевести английскую эпическую поэму, о которой г. де Вольтер отзывался в некотором отношении весьма похвально. Трудно с точностью установить, кто ее перевел. Перевод приписывается двум лицам, работавшим совместно, можно, однако, с уверенностью утверждать, что он весьма неточен. […]

В этой, не похожей ни на что другое поэме есть, разумеется, прекрасные куски, и я прибегну, как всегда, к самому убедительному доводу, а именно, что их помнит в Англии каждый, кто мало-мальски интересуется литературой. Таков монолог Сатаны, когда, вырвавшись из глубин ада и впервые узрев наше солнце, выходящее из рук Создателя, он восклицает:

Любовь Адама и Евы воссоздана с изящной и даже трогательной негой, неожиданной для гения, отличающегося известной жесткостью, и для слога Мильтона, зачастую весьма неровного. […]

Однажды у человека, слывшего сердцеведом, спросили, стоит ли играть некую трагедию; он ответил, что сомневается в ее успехе, ибо пьеса слишком остроумна. «Как! – скажут многие. – Разве это порок в наш век, когда все только и стремятся быть остроумнее, когда и пишут только ради того, чтобы доказать остроту ума, когда публика рукоплещет даже самым ложным мыслям, если они блестящи?» Да, разумеется, на первом представлении будут рукоплескать, но уже на втором станут скучать.

Под острым умом у нас понимают то неожиданное сравнение, то тонкий намек; иногда это самовольная игра словом, которое дается в одном смысле, тогда как его следует понимать в ином, изящная связь между двумя необщепринятыми идеями – редкая метафора; в одном случае это поиски содержания предмета, с первого взгляда незаметного; в другом – искусство либо соединить два далеко отстоящих понятия, либо, напротив, разделить понятия, кажущиеся слитными, противопоставить их друг другу; подчас это умение высказать свою мысль лишь наполовину, позволив о ней догадываться. Словом, я рассказал бы вам обо всех разнообразных возможностях выказать остроту ума, если бы у меня было его побольше, но все эти бриллианты (я говорю не о фальшивках) вовсе не уместны или уместны лишь изредка в произведении серьезном, которое должно увлечь публику. Причина в том, что здесь автор выставляет напоказ себя, а публика хочет видеть одного героя. Герой же всегда находится либо во власти страсти, либо перед лицом опасности. Ни опасность, ни страсть в остроумии не нуждаются. Приаму и Гекубе не до эпиграмм [179] Приаму и Гекубе не до эпиграмм… – имеется в виду II песня поэмы Вергилия «Энеида», в которой описывается гибель Трои. , когда их дети истекают кровью, а Троя пылает. Дидона не вздыхает мадригалами [180] Дидона не вздыхает мадригалами… – имеется в виду IV песня «Энеиды». , бросаясь в костер, чтобы заклать себя. Демосфен не выражается красиво, когда воодушевляет афинян на войну [181] Демосфен не выражается красиво, когда воодушевляет афинян на войну … – Греческий оратор Демосфен (384–322 до н. э.) призывал афинян на борьбу с Филиппом Македонским. ; если бы он заботился о красоте выражения, он был бы ритором, тогда как он – государственный муж.