Марина Луценко - Ловушка для банкира

Час пролетал за часом… Перебирая квитанции, девушка попутно мечтала, как потратит деньги, полученные по чеку банкира. Во-первых, сдаст «крокодила» на капитальный ремонт. Во-вторых, укатит на недельку в какую-нибудь экзотическую страну. В-третьих… Внезапно мечты оборвались. Вика держала в руках квитанцию, подписанную неким Тормакиным. «Эммануил Венедиктович говорил, что нашел еще одного родственника банкира — деревенского писаря», — вспомнила девушка. Она присмотрелась к подписи: Тормакин, Кузьма Валерьянович. Виктория нахмурилась: «Писарь Кузьма Валерьянович… Где-то я это уже слышала… Вспомнила — так звали предка генерала!» Девушка отыскала в документах все квитанции, подписанные этим именем. Их было около сотни — с 1914-го по 1917-й года. «Стоп! То, что имя-отчество у писаря до революции те же, что и после, доказывает, что это не опальный граф. Это самый настоящий писарь. И он — предок генерала. Но как же писарь Тормакин превратился в писаря Смолина?!» Виктория забарабанила пальцами по столу: «А если предположить, что семья писаря сразу после революции поменялась фамилией с графами? Знатное семейство бежало из охваченной беспорядками России, и им наверняка потребовались новые документы. Писарь был важной персоной в деревне — легко мог выправить паспорта. Конечно, не просто так, а за достойное вознаграждение». Девушка откинулась на спинку кресла: «Вот откуда в семье генерала появилось бразильское колье!»

Вика выбежала из архива — ей не терпелось поделиться со всеми этим потрясающим открытием. Оказавшись в холле, она услышала голоса. Обед давно закончился, но, похоже, в столовой еще были люди. Туда Виктория и направилась. Зайдя в комнату, она обнаружила не только тех, кто был за обедом, но и Звягина. Вернувшийся из полиции детектив как раз готовился рассказать новости о генерале Смолине. Девушка моментально забыла о секретах прошлого и присоединилась к разговору о настоящем.

— Значит, так, — начал Виталий Леонидович. — Генерала подозревают в обоих убийствах — отца Даниила и Светланы Бугримовой. Однако он ни в чем не сознается. Валит все на военную травму — вроде как у него выпадение памяти. Генеральша мужу подпевает. Говорит: если он кого и убил, то не ведал, что творил. Страдальца из него делает, — детектив вздохнул. — В полиции решили Смолина на психиатрическую экспертизу отправить — будут проверять на вменяемость… Ну, священника точно он прикончил, там доказательств выше крыши: и дождевик, и разбитый нос, и кровь под затылком. А вот с блондинкой все сложнее — ни единой зацепки по этому эпизоду…

— Зачем же Владимир Антонович священника задушил?! — изумилась кухарка.

Звягин пожал плечами.

— Неизвестно. Сам генерал молчит, а явные мотивы отсутствуют.

— Может, убрал, как свидетеля? — предположил Эммануил Венедиктович. — Генерал уверен, что он графский наследник — мог от обиды, что Семен Семенович занимает его поместье, убить банкира. Вдруг это увидел отец Даниил? Они же вместе в тот день были.

Виктория вспомнила о своем открытии.

— Генерал не может претендовать на родство с графами, — уверенно сказала девушка. — Наследник рода Смолиных только один — Семен Семенович.

И она рассказала историю с обменом фамилий. О том, как деревенский писарь Тормакин и его потомки стали Смолиными, а графы — Тормакиными. И что оплатой за эту услугу было бразильское колье. Столовая наполнилась удивленным гулом.

— Наверное, генерал считал, что колье — это часть принадлежащего ему по праву старинного наследства, — важно произнес Быстрицкий.

— Да погодите вы со старинным наследством, — отмахнулась Ольга Михайловна. — Тут с современным разобраться надо. Если выяснится, что хозяин умер, вокруг его денег настоящее смертоубийство начнется.

Детектив задумчиво потер лоб:

— Интересно, что у Тормакина с завещанием? Оно вообще есть?

— Есть.

Это произнесла Настя, до того не участвовавшая в разговоре. Все выжидательно посмотрели на нее.

— В подробности я не посвящена, — продолжала, краснея, служанка, — но точно знаю, что, в случае появления у Семена Семеновича ребенка, тому отходит половина состояния. Если же наследника нет — деньги распределяются между благотворительными организациями.

— Я тоже об этом знаю, — сказала кухарка. — Вообще-то хозяин включил такой пункт в завещание лишь для того, чтобы красиво перевести финансы на благотворительность. В возможность появления наследника он не верил ни секунды. Поэтому заставил Настюшу сделать аборт и не признал сына Эльвиры Сенаторской.

Настя помрачнела.

— Если проклятие действительно существует, то ребенок модели — все-таки от Семена Семеновича. Она начнет требовать наследство, вот увидите.

— Завещание не будет оглашено, пока не доказан факт гибели банкира, или не истекло полгода с момента его исчезновения, — заметил детектив. — Да и тогда пусть эта Сенаторская попробует доказать, что отец ее мальчишки — Семен Семенович. Где она, интересно, генный материал для экспертизы возьмет? Трупа-то нет!

— Да, тело до сих пор не нашли, — прошептал Эммануил Венедиктович.

Сказал он это едва слышно — так, что сидящие рядом люди даже не отреагировали. Но Виктория, находившаяся на противоположном конце стола, легко разобрала каждое слово. Это ее насторожило. Обострившийся слух мог сигнализировать о начинающемся приступе. Девушка принюхалась. Так и есть: тысячи запахов закружились в безумном вихре. Стараясь не выказывать беспокойства, Вика встала из-за стола.

— Дорогой профессор, вы уходите? — встрепенулся Быстрицкий. — Скоро ведь ужин!

— Извините, но вынуждена вас покинуть — голова опять разболелась.

Кухарка с Настей сочувственно переглянулись.

— Может, подать ужин в комнату? — предложила служанка.

— Нет, спасибо. Совершенно есть не хочется. Лучше прилягу и постараюсь уснуть.

Когда Вика вышла из столовой, зрение уже стало черно-белым. Она торопливо направилась в комнату. Переступив порог, девушка увидела лежащий на журнальном столике барельеф. «Так и не выбралась за целый день примерить его в нишу памятника, — с сожалением подумала Виктория. Впрочем, сейчас ей тоже было не до барельефа. Раздевшись, она шмыгнула под одеяло и быстро уснула.

Сидя за письменным столом, граф Смолин нервно теребил гусиное перо. Он уже несколько раз макал его в чернильницу, но до сих пор не вывел на странице дневника ни единой строчки. Наконец, решившись, Петр Николаевич начал писать:

20 июля 1831 года

«Скоро минет год, как умерщвлен мною колдун-оборотень. Вслед за его казнью деревня пережила страшное пожарище. Много люда погибло и скотины, почти все было уничтожено. Сейчас только оправились мы от сего бедствия. Снова жизнь вокруг, снова смех раздается в новых отстроенных домах. Однако же сердце мое никак не успокоится. Причина тому — слова туземца, кои выкрикнул он перед кончиной. Обещал чернокнижник, что разделю я участь его меньше, чем через год. Срок этот истекает вскорости. Верить ли проклятию колдуна, я не знаю, но с каждым днем тревога все сильнее.