Уолтер Тевис - Ход королевы

Турнир станет потерей времени. Белтика там не будет, а никого равного ему по силам в этом штате нет. Кентукки в плане шахмат – ноль без палки. Стоя в ванной, голая Бет начала мысленно воспроизводить сицилианскую защиту в варианте Левенфиша, щурясь и пытаясь нарисовать воображаемые фигуры на воображаемой шахматной доске. Первую дюжину ходов она сделала без ошибки, хотя фигуры и пешки проступали перед глазами не так отчетливо, как раньше. После восемнадцатого хода, когда черные идут пешкой на четвертое поле коня и добиваются равенства сил, дело забуксовало. Партия Смыслова – Ботвинника, 1958 год. Бет попробовала продолжить, но у нее разболелась голова, а когда она отвлеклась на то, чтобы принять две таблетки аспирина, и потом мысленно вернулась к партии, оказалось, что ей трудно вспомнить, где должны стоять пешки. По крайней мере, первые восемнадцать ходов у нее не вызвали затруднений – уже хорошо. Сегодня больше пить нельзя, завтра она примет участие в чемпионате штата. Когда она во второй раз выиграла его два года назад, это было легко. Кроме нее и, пожалуй, Гарри в Кентукки нет сильных шахматистов – Голдмана и Сайзмора можно не принимать в расчет.

Телефон снова зазвонил через час, она сняла трубку и сказала Эду Спенсеру, что придет завтра к девяти тридцати – получаса вполне хватит на фото- и телесъемку.

В глубине души Бет надеялась, что на чемпионате появится Таунс с фотоаппаратом, но его нигде не было видно. Репортер из Луисвилла тоже не пришел. Бет позировала для женщины-фотографа из «Геральд-лидер», сидя за доской номер один, дала трехминутное интервью человеку с местного телеканала, потом извинилась и сказала, что хочет пройтись немного по кварталу перед турниром. Накануне она весь день не пила спиртного и крепко проспала до самого утра благодаря трем зеленым таблеткам, но сейчас ее слегка тошнило. Утреннее солнце казалось слишком ярким, Бет взмокла уже после одного круга по кварталу, и у нее заныли ноги. Ей всего восемнадцать, а чувствует она себя на все сорок. Надо прекратить пить. Ее первым соперником станет некий Фостер с рейтингом 1800. Она играет черными, но победа будет пустячной, особенно если он пойдет пешкой на четвертое поле короля и позволит ей развернуть сицилианскую защиту.

Фостер выглядел довольно спокойным, учитывая, что ему предстояло сразиться с чемпионкой США в первом же туре. Ему хватило здравого смысла не начинать игру против нее с королевской пешки. Фостер пошел пешкой на четвертое поле ферзя – Бет решила не применять ферзевый гамбит, а вместо этого заманить его на малознакомую территорию с помощью голландской защиты. Это означало, что она пошла пешкой на четвертое поле королевского слона. Какое-то время они разыгрывали ходы точно по учебнику, а потом Бет обнаружила, что позволила вовлечь себя в построение «каменной стены». Этот вариант голландской защиты ей не особенно нравился, и, подумав над позицией, она рассердилась на себя. Надо было идти на прорыв и брать Фостера за глотку. Пока она только теряла время, хотелось поскорее с этим покончить. Голова у нее по-прежнему болела, сидеть было неудобно, хотя за столом стояло комфортное шарнирное кресло. В зале собралось слишком много зрителей. Фостер, бледный блондин лет двадцати – двадцати пяти, переставлял фигуры чопорно и скрупулезно, что выводило Бет из себя. После двенадцатого хода она окинула взглядом тесное скопление фигур на доске и быстро принесла в жертву центральную пешку, решив вскрыть позицию и начинать наступление. У нее рейтинг на 600 баллов выше, чем у этой рафинированной немощи. Она разгромит его лагерь, закажет в ресторане хороший обед и кофе, а завтра будет готова к партии с Голдманом или Сайзмором.

Однако жертва пешки оказалась слишком поспешной. Фостер взял ее конем, а не другой пешкой, вопреки скоропалительному расчету Бет, и теперь выяснилось, что ей нужно либо защищаться, либо расстаться еще с одной пешкой. Она досадливо закусила губу и задумалась, чем бы припугнуть соперника, но положение на доске не давало такой возможности, а ее мозг работал чудовищно медленно. Бет отвела назад слона, чтобы защитить пешку.

Фостер слегка приподнял бровь, глядя на это, и вывел ладью на вертикаль ферзя, которую Бет вскрыла жертвой пешки. Она прищурилась, рассматривая позицию. Ей не нравилось, как развивается партия и к чему все идет. Головная боль усиливалась. Встав из-за стола, Бет направилась к арбитру и попросила аспирин. Тот долго искал таблетки, нашел наконец, и она проглотила сразу три, запив их водой из бумажного стаканчика; затем вернулась к Фостеру. Когда она шла по залу, другие шахматисты поднимали головы, таращились на нее, и Бет вдруг разозлилась на себя за то, что согласилась участвовать в этом третьесортном турнире и теперь вынуждена возвращаться к столу, чтобы разобраться с каким-то там Фостером. Все происходящее ее напрягало: если она выиграет партию, эта победа не будет иметь для нее никакого значения, если же проиграет, выставит себя на посмешище. Но нет, она не проиграет. Бенни Уоттс не сумел ее победить, а уж этому жеманному студентику из Луисвилла ни за что не загнать ее в угол. Она найдет ударную комбинацию и покончит с его королем.

Но комбинация все не находилась. Бет пристально наблюдала, как меняется положение на доске после каждого хода, и не видела для себя никаких перспектив. Фостер был хорош – явно сильнее, чем можно было судить по его рейтингу. Хорош, но не гениален. Люди, собравшиеся вокруг их стола в небольшом зале, молча смотрели, как Бет все глубже уходит в оборону, стараясь не подавать виду, что нервничает, однако тревога прорывалась в движениях. Что происходит с ее мозгом? Она же не пила целый день и две ночи. Что с ней не так? В глубине души нарастал страх: что, если она каким-то образом загубила свой дар?..

А потом, на двадцать третьем ходу, Фостер вдруг затеял череду разменов в центре доски, и Бет поняла, что не может это остановить. Девушка смотрела, как ее фигуры исчезают одна за другой, лагерь пустеет и мало-помалу она оказывается в безнадежно проигрышном положении перед соперником с материальным приемуществом двух пешек и рейтингом 1800. Она ничего не могла ему противопоставить. Он вот-вот проведет свою пешку в ферзи, и для нее это будет окончательным позором.

Бет сняла своего короля с доски до того, как Фостер совершил превращение, и покинула зал, не взглянув на соперника. Пробилась сквозь толпу, стараясь никому не смотреть в лицо, и подошла к столу администраторов.

– Я плохо себя чувствую, – сказала она главному арбитру. – Придется отказаться от дальнейшего участия в турнире.

Бет в смятении, на ватных ногах, шагала по Мейн-стрит, запрещая себе думать о проигранной партии. Это было чудовищно. Захолустный турнир должен был стать для нее своего рода тестом – из тех, что устраивают себе алкоголики, – и она провалила испытание. Решила, что, вернувшись домой, не возьмет в рот ни капли спиртного – будет читать, играть в шахматы и собирать себя по кусочкам. Но мысль о том, что сейчас она окажется одна в пустом доме, наводила ужас. А что ей остается? Других занятий Бет не могла себе придумать, и не было в мире человека, которому она хотела бы позвонить. Проигранная партия, по сути, не имела никакого значения, турнир был ничтожный по уровню, но Бет задыхалась от унижения. Она бы не вынесла разговоров о том, как проиграла Фостеру, и не желала его видеть никогда в жизни. Больше пить нельзя . Через пять месяцев ее ждет настоящее соревнование – серьезный шахматный турнир в Калифорнии. Что, если ее способности не восстановятся? Что, если алкоголь разрушил в мозге синаптические связи, отвечавшие за шахматный талант? Она смыла свой дар вином, стерла его, как ластиком. Бет вспомнила прочитанную где-то историю о художнике, представителе поп-арта, который купил на аукционе подлинный карандашный рисунок Микеланджело, взял ластик – и стер его, так что в руках остался кусок пожелтевшей бумаги. Ее тогда ошеломило чувство утраты. И такое же чувство появилось сейчас, когда она представила себе собственный мозг, из которого изъяли шахматный дар.