Мария Корелли - Вендетта, или История всеми забытого [litres]

На выходе из капеллы несколько цветочниц вывалили нам под ноги содержимое своих корзин. В ответ я подал знак слуге раздать им монеты из мешочков, которые заранее заготовил для этих целей, зная по прежнему опыту, что они понадобятся. Требовалась осторожность, чтобы пройти через такие горы цветов, многие из которых цеплялись за бархатный шлейф Нины, поэтому мы шли медленно.

Мы почти уже было дошли до экипажа, когда молоденькая девушка с огромными смеющимися глазами, сверкавшими, словно алмазы, на ее правильном овальном лице, бросила передо мной на землю букет алых роз. Мною вдруг овладел прилив бешеной ярости, и я стал бешено топтать ногами ярко-красные цветы, с такой силой давя их ногами, что жена изумленно приподняла изящные брови, а теснившиеся вокруг нас люди стали пожимать плечами и смущенно переглядываться. Девушка, бросившая букет, в ужасе отшатнулась, лицо ее побледнело, когда она прошептала: «Пресвятая Мадонна! Я боюсь!» От досады я прикусил губу, внутренне проклиная себя за минутную слабость. Потом непринужденно рассмеялся в ответ на тревожный немой вопрос в глазах Нины.

– Ничего страшного – пустяковая причуда. Ненавижу красные розы! Мне кажется, что на их лепестках человеческая кровь!

Нина задрожала.

– Что за жуткие мысли? Как вы могли такое подумать?

Я не ответил, а с нарочитой заботливостью и учтивостью помог ей сесть в экипаж, потом сел сам, и мы отправились в гостиницу, где нас ждал свадебный обед.

Подобные торжества везде проходят в напряженной и натянутой атмосфере, даже на солнечном, обожающем развлечения юге. Все радуются, когда они заканчиваются, а цветистые, ничего не значащие речи и напыщенные комплименты благополучно завершаются. Среди приглашенных мною гостей, принадлежавших к лучшим и знатнейшим семействам Неаполя, царила бросавшаяся в глаза холодность: женщины были скучны и унылы, завидуя красоте невесты, ее белому бархатному платью и драгоценностям. Мужчины же были сдержанны и едва способны изображать даже видимость доброжелательности: они явно считали, что при таком богатстве, как у меня, мне было бы куда лучше оставаться холостяком. По правде говоря, итальянцы, а особенно неаполитанцы, не отличаются восторженным отношением к весьма сомнительным радостям брака. Они скорее покачают головами, воспринимая его больше как неудачу, нежели счастье. У нас очень распространена поговорка «Алтарь – это могила любви», и она очень часто себя оправдывает.

Все мы испытали облегчение, когда встали из-за роскошно накрытого стола и расстались на несколько часов. Мы должны были вновь встретиться на балу, назначенном на девять часов вечера. Вот тогда начнется самое интересное: состоится последний и главный выход невесты, зазвучит музыка, начнутся веселье и танцы, поистине достойные королевского двора. Я подчеркнуто учтиво препроводил жену в приготовленные для нее роскошные апартаменты, поскольку ей, по ее словам, предстояла масса дел: например, снять свадебное платье, во всех подробностях рассмотреть свой восхитительный бальный наряд и лично проследить за тем, как прислуга упакует ее чемоданы для завтрашнего путешествия. Завтрашнего! Я мрачно улыбнулся, подумав, как ей понравится это путешествие! Затем с величайшим благоговением поцеловал ей руку и оставил ее, чтобы она отдохнула, освежилась и приготовилась к восхитительному вечернему торжеству.

Наши свадебные обычаи не столь строги, как в других странах: жених в Италии едва ли сочтет приличным везде докучать невесте своим присутствием или же требовать от нее ласк, как только они сочетаются законным церковным браком. Наоборот, если он пылает страстью, то сдерживает свой пыл и гасит его, пытаясь как можно дольше сохранить иллюзию, розовое сияние, а скорее – легкую призрачную дымку любви. Он подсознательно избегает чрезмерной фамильярности, прекрасно осознавая, что ничто так быстро и окончательно не убивает романтические чувства, как банальность и обыденность постоянной неразлучной близости. И я, как и другие люди моего круга и общественного положения, предоставил своей дважды венчанной жене свободу – последние часы свободы, которые ей выпадут. Я оставил ее заниматься пустяками, которые она любила больше всего, – мелкими деталями туалета и самолюбованием, на которые многие женщины меняют свой душевный покой и честь, отказываясь от последних принципов добродетели лишь для того, чтобы затмить других представительниц своего пола и посеять недоброжелательство, мелкую зависть, ненависть, отвращение и злобу там, где, выбери они иное, могли бы собрать куда более богатый урожай.

Легко понять чувства Марии Стюарт, когда она надевала на казнь лучший свой наряд: это был просто подвиг возведенного в абсолют тщеславия, желание очаровать, если возможно, самого палача. Можно понять любую красивую женщину, столь же храбрую, как она. Для нее ужасно выглядеть на эшафоте – еще хуже смерти. Она была исполнена решимости в полной мере использовать свои чары, пока ее жизнь не закончилась. Я думал об этой королеве, очаровательно улыбавшейся своим прекрасным ртом, когда покидал жену на несколько недолгих часов. Хоть она и была королевой и глубоко несчастной женщиной, она заслужила свою участь, ибо была предательницей – в этом нет никакого сомнения. И все же большинство людей, читающих о ней, ее жалеют, и я не могу понять почему. Вот ведь странно, как много сочувствия в мире достается предательницам!

Я не спеша прошел в одну из широких крытых галерей гостиницы, откуда мог видеть часть Пьяцца-дель-Пополо, закурил сигару и стал рассеянно смотреть на веселившуюся толпу. Продолжалось привычное фиглярство, присущее этому дню, и, похоже, оно ничуть не надоедало добродушным улыбчивым людям, которые так часто видели его прежде. Громкий хохот вызвали замечания торговца шарлатанскими снадобьями, который чрезвычайно многословно вещал что-то нескольким красочно разодетым девушкам и морякам. Я не разобрал его слов, но по донельзя неприличным жестам догадался, что он продавал «эликсир любви» – зелье, состоявшее, несомненно, из безобидной сахарной воды.

На ветру трепетали флаги, ревели трубы, гремели барабаны, импровизаторы бренчали на гитарах и мандолинах, чтобы привлечь к себе внимание, а когда им это не удавалось, весело и добродушно переругивались друг с другом. В воздухе витали перекрывавшие друг друга крики цветочниц и продавцов лимонада. То и дело из окон выливались потоки белых конфетти, будто пудрой обсыпая одежду прохожих. К ногам ясноглазых юных крестьянок щедро бросали букеты цветов, перевязанные разноцветными лентами. Крестьянки отбрасывали их или с удовольствием принимали с веселыми шутками или ироничным подтруниванием. Вертелись и плясали клоуны, лаяли собаки, звонили церковные колокола, и сквозь эту бурлящую веселящуюся толпу ползли жалкие скрюченные фигурки нищих, больных и оборванных, одетых в лохмотья, едва прикрывавшие их искалеченные руки и ноги, и выпрашивавших гроши.