Мария Корелли - Вендетта, или История всеми забытого [litres]

Он посмотрел на меня с какой-то затаенной тоской.

– Понимаете, – почти мягко объяснил он, – у меня очень хорошая память, а когда думаешь о многом, то не уснуть. Прошло много лет, но каждую ночь я вижу ее. Она приходит ко мне, ломая свои крохотные белые ручки, глядит на меня голубыми глазами, и я слышу, как она стонет от ужаса. Каждую ночь, каждую ночь!

Он умолк и смущенно провел руками по лбу. Потом, словно очнувшись ото сна, уставился на меня так, будто только что увидел, а потом разразился негромким булькающим смехом.

– Что за штука, что за штука эта память! – пробормотал он. – Вот ведь чудно-то как! Знаете, я вспомнил былое и забыл о вас! Но я знаю, что вам нужно, – одежда, да, она вам очень нужна, а мне нужны деньги. Ха-ха! Так вы отказываетесь от прекрасного костюма английского милорда? Нет-нет! Я все понимаю. Я вам обязательно что-нибудь подберу – только терпение, терпение!

И он начал рыться среди множества вещей, небрежно сваленных в кучу на задах лавки. Во время этого занятия у него был такой отталкивающий и мрачный вид, что он напомнил мне старого стервятника, нависшего над падалью. И вместе с этим было в нем что-то жалкое. В каком-то смысле я испытывал к нему сочувствие: бедный пройдоха, наполовину лишившийся рассудка, проживший жизнь, полную злобы и горечи. Какие же разные у нас судьбы, подумал я. Мне выпала всего лишь одна ночь мучений, и каким пустяком она казалась по сравнению с его ежечасным раскаянием и страданием! Он ненавидел Нину за проявление легкомыслия. И, несомненно, она была далеко не единственной женщиной, чье существование вызывало у него раздражение. Скорее всего, он испытывал неприязнь ко всем женщинам. Я с жалостью смотрел, как он рылся в поношенной одежде, которая и была всем его товаром, и гадал, почему Смерть, так резво косившая самых сильных обитателей города, столь безжалостно миновала этого жалкого несчастного старика, для которого могила, конечно же, стала бы самым желанным приютом и местом успокоения. Наконец он повернулся ко мне, ликующе всплеснув руками.

– Вот, нашел! – воскликнул он. – Это вам придется в самый раз. Вы, часом, не ныряльщик за кораллами? Вам понравится одежда рыбака. Вот она: красный пояс, шляпа и остальное – все в отличном состоянии! Ее прежний хозяин был примерно одного с вами роста, так что на вас все прекрасно сядет. И посмотрите: холеры здесь и в помине нет, одежду насквозь пропитало море, она пахнет песком и водорослями!

Он расстелил передо мной вещи из грубой ткани. Я равнодушно посмотрел на них.

– А их бывший хозяин тоже убил свою жену? – с легкой улыбкой спросил я.

Пожилой старьевщик покачал головой и сделал растопыренными пальцами жест полного презрения.

– Нет! Он был дурак – убил себя.

– Это как же? Случайно или умышленно?

– Хе-хе! Он прекрасно знал, что делал. Это произошло всего два месяца назад. А все из-за одной темноглазой чертовки, которая живет и целыми днями веселится там, в Сорренто. Он долго плавал, привез ей жемчужное ожерелье на шею и заколки с кораллами для волос. Она обещала выйти за него замуж. Он только что сошел на берег, увидел ее на причале и предложил ей жемчуга и коралловые побрякушки. Она швырнула подарки ему в лицо и заявила, что он ей надоел. Вот так – и ни слова больше. Он пытался ее урезонить, но она разъярилась, как тигрица. Да, я стоял в небольшой толпе на причале и все видел. Ее темные глаза сверкали, она топала ногами и глядела на него, закусив губу, а ее грудь вздымалась так, словно вот-вот выпрыгнет из корсета. Она всего лишь рыночная торговка, а вот возомнила себя королевой. «Ты мне надоел! – крикнула она ему. – Убирайся! Видеть тебя больше не желаю». Он был высоким, стройным, сильным парнем, но вдруг закачался, лицо у него побледнело, губы задрожали. Он немного наклонил голову, развернулся, и никто даже не успел его остановить, как он спрыгнул с края причала прямо в волны, которые сомкнулись над ним. Выплыть он не пытался, просто камнем пошел ко дну. На следующий день его тело вынесло на берег, и я купил его одежду за два франка. Вам продам за четыре.

– А что сталось с девушкой? – спросил я.

– А-а, с ней? Она целыми днями веселится, я же вам говорил. Каждую неделю у нее новый любовник. Ей что за печаль?

Я вытащил кошелек.

– Я беру эту одежду, – сказал я. – Вы просите четыре франка, вот вам шесть, но за два сверху вы покажете мне укромное место, где я мог бы переодеться.

– Да-да, конечно! – Старик задрожал от алчного нетерпения, когда я отсчитал серебряные монеты и положил их в его морщинистую ладонь. – Что угодно за каприз щедрого незнакомца! Вот комнатка, где я сплю, ничего особенного, но там есть зеркало – ее зеркало, – единственное, что у меня от нее осталось. Сюда, сюда пожалуйте!

Он заторопился, спотыкаясь и цепляясь за беспорядочно разбросанные повсюду кучи одежды, едва не упав, открыл маленькую дверь, казавшуюся вырезанной в стене, и проводил меня в помещение, напоминавшее тесную кладовку, где стоял жуткий запах, а из мебели имелась лишь убогая кровать с соломенным тюфяком и сломанный стул. Маленькое квадратное оконце пропускало достаточно света, чтобы увидеть все, что нужно, а рядом с окошком висело зеркало, вставленное в серебряную раму старинной работы. Я сразу понял, что это ценная вещь, хотя в само зеркало в тот момент взглянуть не решился. Старик с некоторой гордостью показал мне, что дверь в его тесное пристанище запирается изнутри.

– Я сам сделал замок с ключом и врезал его в дверь, – сказал он. – Глядите, как все красиво и надежно! Да, когда-то я был мастер в этом деле – это было моим ремеслом, – пока в то утро не увидел ее с певцом из Венеции. Тогда я забыл все, что знал, – это как-то само собой ушло от меня, я так и не понял почему. Вот ваша одежда, не спешите, переодевайтесь себе, заприте дверь, комната в полном вашем распоряжении.

Он кивнул несколько раз, изображая дружелюбие, и оставил меня одного. Я сразу же последовал его совету и запер дверь. Затем медленно шагнул к висевшему на стене зеркалу и взглянул на свое отражение. Меня пронзила нестерпимая боль. Глаз у торговца оказался верным, он сказал все как есть. В зеркале отражался старик! Если бы даже я пережил двадцать лет страданий, то и они не смогли бы столь ужасно изменить мой облик. Болезнь иссушила мое лицо, испещрив его глубокими морщинами, глаза глубоко ввалились, и несколько диковатое их выражение свидетельствовало о пережитых мною в склепе ужасах. В довершение ко всему волосы мои сделались белоснежными. Теперь я понял испуг человека, утром продавшего мне виноград на обочине дороги: мой странный вид мог обескуражить и поразить любого. Я и в самом деле едва себя узнавал. Узнают ли меня моя жена и Гвидо? В этом я сильно сомневался. От этих мыслей мне стало так больно, что на глаза навернулись слезы. Я торопливо вытер их.