Мария Корелли - Вендетта, или История всеми забытого [litres]

– Скажи, Гвидо, а ты не думаешь, что он немного похож… похож на Фабио? Разве в его поведении нет чего-то такого, что кажется знакомым?

– Признаюсь, мне так показалось пару раз, – задумчиво ответил Феррари. – Какое-то странное сходство присутствует. Однако что с того? Многие люди почти что копии друг друга. Но вот что я тебе скажу. Я почти уверен, что он – какой-то давно забытый дальний родственник вашего семейства. Дядя Фабио, насколько нам известно, не хочет распространяться о своем родстве. Полагаю, он довольно милый старик, и, разумеется, богат как Крез и может оказаться нам обоим очень полезным другом. Пойдем, моя женушка, пора уже и отдыхать.

И они скрылись в доме, затворив за собой ставни. Я тотчас покинул свое укрытие и направился в Неаполь. Я был доволен, что они ничего не заподозрили. В конце концов, с моей стороны было бы глупо полагать, что они могли что-то заметить, поскольку в подавляющем большинстве людям несвойственно думать, что похороненный мертвец способен воскреснуть. Я полностью управлял игрой и решил закончить ее как можно скорее.

Время бежало быстро, пролетел месяц, потом полтора, и за этот короткий период я стал в Неаполе очень важной персоной – из-за моего богатства и образа жизни. Ни одно из многочисленных светских семейств, жаждавших знакомства со мной, не волновало, обладаю ли я умом или какими-то особыми личными качествами. Они вполне довольствовались тем, что я держал коляску и пару лошадей – элегантный дорогой экипаж, отделанный атласом и запряженный двумя арабскими кобылами цвета отполированного черного дерева. Притягательность моей дружбы определялась роскошью моей ложи в театре и изяществом отделки моей яхты, быстрого и юркого судна с превосходной обстановкой. На ней имелся небольшой струнный оркестр, исполнявший дивную музыку, когда луна изливала рожок серебристого сияния на игривые волны. Через некоторое время я знал всех, кто имел в Неаполе хоть какой-то вес, мое имя было везде на слуху, о моих передвижениях писали газетные колонки светской хроники, рассказы о моей невиданной щедрости передавались из уст в уста, а сплетни о моем неслыханном богатстве восторженным шепотом рассказывались на каждом углу и во всех кафе. Торговцы подстерегали моего молчаливого камердинера Винченцо и совали ему подношения в надежде, что он направит меня к ним. Эти «чаевые» он клал себе в карман со своей привычной сдержанностью, однако ему всегда хватало честности рассказать о них мне. Он без обиняков сообщал мне имя и адрес того или иного искусителя его верности, каждый раз добавляя:

– Хорош или плох товар у этого пройдохи – ведомо одной лишь Мадонне, но он и вправду дал мне тридцать франков, чтобы заручиться расположением вашего сиятельства. Хотя и за такие деньги я бы его не порекомендовал, если ваше сиятельство знает более честного человека.

Среди прочих признаков известности, обусловленных моим богатством, было назойливое внимание матерей, озабоченных будущим замужеством своих дочерей. Темные очки, которые я всегда носил, ничуть не смущали этих хитроумных синьор. Наоборот, некоторые из них уверяли меня, что очки мне очень к лицу, – так сильно они желали заполучить меня в качестве зятя. Со мной церемонно знакомили юных девиц, не достигших двадцатилетнего возраста, краснеющих и бесхитростных, – или, точнее сказать, их выставляли на мое обозрение, словно рабынь на невольничьем рынке, хотя, надо отдать им должное, для столь нежного возраста они обладали чрезвычайной проницательностью и сообразительностью. Сколь бы молоды они ни были, они прекрасно понимали всю важность выгодной партии и, несомненно, строили в своих красивых наивных головках многочисленные изощренные планы, связанные с будущей свободой и наслаждениями, когда одна из них станет графиней Оливой и будет дурачить старого мужа в темных очках как ей заблагорассудится. Излишне говорить, что планам их не суждено было осуществиться, хотя мне весьма нравилось наблюдать за уловками, с помощью которых они пытались меня очаровать. Я ловил умильные взоры очаровательных глазок, слышал шепот восхищения моими «прекрасными седыми волосами» – «Как изысканно!», – наблюдал жеманные ухищрения, от мрачности до веселья, от ветреной радости до чарующей томности. Часто вечерами я сидел, непринужденно развалившись, на своей яхте и, усмехаясь про себя, наблюдал, как одна, а порой две или три интриганки благородных кровей напряженно ломали свои юные головки в поисках новых способов опутать старого миллионера, каковым они меня считали, священными узами брака. Я постоянно видел их глаза, сверкавшие при свете дня и делавшиеся влажными и мечтательными в мягком сиянии октябрьской луны. Они смотрели на меня с неясным томным желанием, которое было упоительно созерцать, и с восхитительным притворством! Я мог положить руку на пухлую белую ручку, и меня бы не отвергли, я мог сколь угодно долго сжимать маленькие цепкие пальчики, не вызывая раздражения. Таковы лишь некоторые особые права, даруемые богатством!

Во всех увеселительных мероприятиях, которые я устраивал – а их было немало, – разумеется, участвовали моя жена и Феррари. Сначала Нина отказывалась под печальным предлогом «недавней тяжелой утраты», но я легко ее уговорил. Я даже просил некоторых знакомых дам навещать ее и подкреплять их собственные уговоры моими, с благожелательностью и добродушием пожилого человека заявляя, что такой молодой женщине не следует зря тратить время и разрушать свое здоровье бесполезным трауром. Должен признаться, что она с восхитительной готовностью увидела в этом здравое зерно и быстро приняла получаемые ею многочисленные приглашения, хоть и всегда с хорошо разыгранной неохотой, говоря при этом, что соглашается лишь «потому, что граф Олива – очень давний друг семейства, знавший моего бедного покойного мужа еще ребенком».

Я буквально засыпал Феррари всевозможными благодеяниями. Я тайком оплатил его карточные долги, чтобы сделать ему сюрприз, и его благодарностям не было предела. Я потакал ему в его небольших причудах, играл на его страстях, как рыбак играет с попавшейся на крючок добычей, и завоевал его полное доверие. Я не то чтобы мог в любой миг выманить у него признание в его порочной любви, но он всегда держал меня в курсе того, что ему нравилось называть «успехами в симпатии», и сообщал мне множество мелких подробностей, которые хоть и воспламеняли гневом мою кровь и сознание, но еще более укрепляли меня в моем плане отмщения. Он и представить себе не мог, кому доверился! Знать не знал, кому играл на руку! Иногда меня охватывало какое-то жуткое изумление, когда я слушал его болтовню и рассуждения о планах на будущее, которому не суждено было настать. Он казался полностью уверенным в своем счастье, всецело убежденным в том, что ничто не сможет ему помешать. Будучи предателем, он не мог предвидеть грядущего наказания, истинный прагматик, он понятия не имел о высшем законе воздаяния. Я часто испытывал опасные порывы, желание бросить ему прямо в лицо: