Мария Корелли - Вендетта, или История всеми забытого [litres]

« За то (запомните это за то !), что ты послушал голоса жены твоей (или твоей женщины , кем бы она ни была) и ел от дерева, о котором Я заповедал тебе, сказав: “не ешь от него” (дерево или плод, бывшие злом, изначально были предложены мужчине женщиной), проклята земля за тебя; со скорбию будешь питаться от нее во все дни жизни твоей».

Истинная правда! Проклятие довлеет над всеми, кто слишком доверится женщине, скорбь суждена всем, кто поддастся ее чарующей лести. Что толку от ее пустых оправданий в древней легенде: «Змей обольстил меня, и я ела». Если бы она его не послушала, ее бы не обольстили. Слабость и предательство были заключены в ней самой, и до сих пор там заключены. Сквозь все проникает их горечь. Женщина искушает, мужчина поддается, и врата рая, рая чистой совести и незапятнанной души, закрываются перед ними. На веки вечные божественное порицание эхом раздается над поколениями людскими, словно далекий гром, пробивающийся сквозь тучи. На веки вечные мы бессознательно несем его сквозь свои жизни тяжким грузом, пока боль не одолевает сердце и не утомляется разум. И мы жаждем конца всего этого, который есть смерть – таинственное безмолвие и тьма, от которой мы иногда содрогаемся, смутно гадая: может ли она быть хуже жизни?

Со дня смерти Стеллы прошло больше десяти дней. Ее мать попросила меня взять на себя хлопоты по организации похорон, объявив себя слишком больной, чтобы чем-то заниматься. Я был весьма рад выполнить ее просьбу, поскольку мог выбрать другое место для упокоения дочери, нежели фамильный склеп Романи. Я не мог вынести мысли о том, что крохотное, взлелеянное мною тело поместят разлагаться в жутком месте, где я пережил такие ужасы. Поэтому, известив всех, кого это могло касаться, что я действую по распоряжению графини, я выбрал чудесное место на открытом участке кладбища рядом с деревом, где услышал соловья в час своего величайшего отчаяния и страдания. Здесь мою малышку положили для вечного упокоения в тепло матери-земли, я густо обсадил могилу душистыми фиалками и примулами, а на поставленном там простом белом мраморном кресте распорядился выгравировать слова «Una Stella svanita» [3]в добавление к именам ее родителей и датам рождения и смерти.

С момента завершения всех обрядов я несколько раз навещал свою жену. Для меня она всегда была дома, хотя, разумеется, ради соблюдения приличий отказывала в приеме всем остальным. Выглядела она краше прежнего, принятый ею вид утонченной томности шел ей так же, как хрупкая белизна подходит оранжерейной лилии. Она полностью осознавала силу своей красоты и пользовалась ею в своих энергичных попытках меня очаровать. Однако я изменил тактику: я почти не обращал на нее внимания и никогда не отправлялся к ней с визитом, если она уж очень настойчиво меня об этом не просила. Все комплименты и знаки внимания с моей стороны совершенно прекратились. Теперь она ухаживала за мной, а я принимал ее ухаживания с безответным молчанием. Я играл роль неразговорчивого и сдержанного человека, предпочитавшего чтение старинного глубокомысленного трактата по метафизике даже ее очаровательному обществу. И частенько, когда ей очень хотелось со мной пообщаться, я сидел у нее в гостиной, перелистывая книгу и делая вид, что совершенно поглощен этим занятием, в то время как она, сидя в деревянном кресле с бархатной обивкой, в глубокой задумчивости смотрела на меня, и взгляд ее сочетал в себе уважение и восхищение – это выражение, прекрасно разыгранное, сделало бы честь и Саре Бернар.

Мы оба получали известия от Гвидо Феррари. Его писем к моей жене я, разумеется, не видел, однако она мне сказала, что он «глубоко потрясен и опечален известием о смерти Стеллы». Его адресованное мне послание звучало совсем по-иному. В нем он писал:

Вы сможете понять, мой дорогой граф, что я не слишком скорблю из-за смерти ребенка Фабио. Если бы его дочь осталась жить, признаюсь, ее присутствие сделалось бы для меня постоянным напоминанием о том, что я предпочел бы забыть. Она меня никогда не любила, она могла бы стать источником неприятностей и неудобств. Так что в целом я рад, что она не стоит у меня на дороге.

Далее в своем письме он сообщал:

Мой дядя находится на пороге смерти, но, хотя эта дверь перед ним распахнута настежь, он не может решиться сделать шаг вперед. Его нежелание не продлится очень долго – так говорят врачи. В любом случае я весьма надеюсь, что ждать мне придется не слишком долго, в противном случае я вернусь в Неаполь и пожертвую своим наследством, ибо очень обеспокоен и несчастен без Нины, хотя и знаю, что она находится в безопасности под вашей надежной защитой.

Именно этот абзац я прочитал своей жене, внимательно за нею наблюдая, пока медленно произносил содержавшиеся в нем слова. Она слушала, и ее щеки залились ярким румянцем – вспышкой негодования, – а брови расстроенно нахмурились, что было мне так знакомо. Губы ее сложились в сладостную и вместе с тем холодную улыбку, когда она тихо сказала:

– Должна вас поблагодарить, граф, за то, что вы мне показали, до какой степени может дойти дерзость синьора Феррари. Удивлена тем, какими словами он вам пишет! Дело в том, что мой муж был к нему столь привязан, что теперь он считает, будто имеет на меня некое воображаемое право. Он полагает, что я и впрямь являюсь его сестрой, которую он может тиранить, как иногда поступают братья! Я искренне сожалею, что была с ним столь терпелива и позволила ему слишком много вольностей.

«Совершенно верно!» – подумал я и горько улыбнулся. Моя игра была в самом разгаре, ходы приходилось делать быстро, на колебания и размышления времени не оставалось.

– Полагаю, синьора, – произнес я, нарочито растягивая слова, пока складывал письмо Гвидо и убирал его в записную книжку, – что синьор Феррари горячо надеется в весьма скором времени стать для вас кем-то большим, чем брат.

О женское лицемерие! Неудивительно, что они добиваются выдающихся успехов на театральной сцене: актерство есть их естественное состояние, они притворяются, как дышат! Эта особь не выказала ни тени смущения, она чистыми глазами посмотрела на меня с явным удивлением и издала презрительный смешок.

– И в самом деле! – произнесла она. – Тогда, боюсь, синьор Феррари обречен на разочарование в своих надеждах! Дорогой граф! – При этих словах она поднялась и быстро прошла по комнате ко мне тем грациозным скользящим шагом, который всегда напоминал мне приближение пантеры. – Вы и вправду хотите мне сказать, что его дерзость достигла подобной степени – это в высшей степени абсурдно, – что он надеется на мне жениться? – И, опустившись в кресло рядом со мной, она посмотрела на меня спокойным вопрошающим взглядом. Пораженный двуличностью этой женщины, я коротко ответил: