Мария Корелли - Вендетта, или История всеми забытого [litres]

Быстро наступила зима, или то, что неаполитанцы считают зимой. Еще через некоторое время воздух наполнился несильным холодом и промозглой влажностью, которые, будучи недостаточными для бодрящего морозца, значительно снизили темп жизни и угнетающе повлияли на настроение жителей города. Однако смена времени года не очень-то подействовала на их беспечное, веселое отношение к жизни: люди пили больше горячего кофе, чем обычно, и согревали ноги танцами от полуночи до самой зари. Холера отошла далеко в прошлое, уборка города и профилактические меры, о которых так много говорили и которые советовали соблюдать, дабы не допустить очередной вспышки в следующем году, были забыты, и смеющиеся толпы легко перепрыгивали через могилы умерших, словно это были источавшие аромат цветочные клумбы. «Сегодня! Сегодня!» – вот что все кричали. Неважно, что случилось вчера или что произойдет завтра, – оставьте это всем святым и Мадонне! В конце концов, в этом безрассудстве присутствовало некое рациональное зерно, поскольку корень всех самых горьких бед человечества кроется в пагубной привычке оглядываться в прошлое или смотреть в будущее и никогда полноценно не жить сегодняшним днем. К тому же приближался карнавал, который хоть и лишился многих своих лучших, самых привлекательных черт, по-прежнему прокатывался по улицам Неаполя с каким-то красочным безумием, которым в свое время сопровождались празднества в честь бога Бахуса.

Я вспомнил о приближавшемся празднике утром 21 декабря, когда заметил некие необычные попытки Винченцо контролировать выражение своего лица, которое, несмотря на все его усилия, расплывалось в лучезарной улыбке, словно он думал о чем-то забавном. Наконец он выдал себя, осторожно спросив, не собираюсь ли я поучаствовать в карнавале. Я улыбнулся и покачал головой. Винченцо сначала засомневался, но потом набрался смелости и произнес:

– Ваше сиятельство разрешит?..

– Вам выставить себя дураком? – прервал я его. – Разумеется! В свободное время веселитесь как вам заблагорассудится. Обещаю, что не стану спрашивать, чем вы занимались.

Он остался очень доволен и стал служить мне с еще большим рвением, нежели раньше. Когда он накрывал стол к завтраку, я спросил его:

– Кстати, когда начинается карнавал?

– Двадцать шестого числа, – несколько удивленно ответил он. – Вашему сиятельству, конечно же, это известно.

– Да-да, – нетерпеливо бросил я. – Знаю, но забыл. Я уже не столь молод, чтобы забивать голову всякими пустяками. Что там у вас за письма?

Он протянул мне небольшой поднос с письмами в конвертах различной формы: от знатных дам, просящих почтить их моим обществом, от торговцев, умоляющих оказать им честь, став их покупателем. Все от подхалимов и льстецов мужского и женского пола, подумал я, с отвращением просматривая их. Тут мой взгляд упал на конверт необычной квадратной формы с жирной черной каймой и четким почтовым штемпелем «Рим». «Наконец-то!» – подумал я и тяжело вздохнул. Затем повернулся к камердинеру, который тщательно протирал чашку и блюдце.

– Можете идти, Винченцо, – коротко сказал я.

Винченцо поклонился, дверь бесшумно открылась и закрылась – он ушел.

Я медленно вскрыл печать на конверте, содержащем судьбоносное письмо от Гвидо Феррари, его смертный приговор самому себе!

Мой лучший друг! – гласило письмо. – По «черному флажку» на конверте вы догадываетесь, что у меня хорошие вести. Мой дядя, благодарение Богу, наконец-то скончался! Я его единственный и бесспорный наследник. Я свободен и, конечно же, тотчас вернусь в Неаполь после того, как улажу со стряпчими пустяковые юридические формальности. Полагаю, что могу спланировать свое возвращение на 23-е или 24-е число текущего месяца, но точную дату телеграфирую, а также, если возможно, и точный час своего приезда. Не откажите в любезности не извещать об этом графиню, поскольку я хочу сделать ей сюрприз. Бедняжка! Уверен, что ей очень одиноко, и я хочу увидеть в ее глазах первую вспышку восторга и удивления! Вы это понимаете, друг мой, не так ли, или это кажется вам безрассудством? Как бы то ни было, я счел бы весьма неучтивым держать вас в неведении касательно моего возвращения домой и знаю, что вы исполните мое желание не сообщать это известие Нине. Как же она обрадуется и что за прекрасный карнавал ждет нас этой зимой! Знаете, у меня никогда не было так легко на сердце! Возможно, это все оттого, что карманы у меня значительно потяжелели. Я рад деньгам, поскольку они делают меня более достойным ее, и хотя все ее письма ко мне полны величайшей нежности, мне все-таки кажется, что она будет обо мне лучшего мнения, поскольку теперь мое положение стало ближе к ее. Что же до вас, мой дорогой граф, то по возвращении я первым делом с лихвой верну вам свой довольно большой долг. Тогда честь моя будет восстановлена, и вы, уверен, будете лучшего мнения о вашем покорном слуге,

Гвидо Феррари.

Вот такое я получил письмо и вновь и вновь его перечитывал. Некоторые слова врезались мне в память, словно выжженные пламенем. «Все ее письма ко мне полны величайшей нежности». О, жалкий простофиля! Одураченный до высшей степени безрассудства, как и я в свое время! Она, достигшая совершенства в предательстве, дабы усмирить его ревность и пресечь малейшие подозрения насчет своего поведения в его отсутствие, несомненно, писала ему сладкие, как мед, послания, наполненные нежными эпитетами и клятвами в верности, даже когда знала, что собирается замуж за меня. Меня! Боже праведный! Что же это за дьявольская пляска смерти!

«По возвращении я первым делом с лихвой верну вам свой довольно большой долг» (весьма большой, Гвидо, – настолько большой, что вы понятия не имеете о его размере). «Тогда честь моя будет восстановлена, – частично и моя тоже, – и вы, уверен, будете лучшего мнения о вашем покорном слуге». Возможно, что и так, Гвидо, мой покорный слуга, вероятно, когда вы послужите мне до самого конца, я, не исключено, буду о вас лучшего мнения. Но не раньше! А пока что… Несколько минут я напряженно размышлял, затем, сев к столу, написал следующее письмо.

Дорогой друг! С восторгом узнал о вашей удаче и с еще большей радостью воспринял весть о том, что вы вскоре вновь осчастливите нас своим присутствием! Я восхищен вашим планом удивить графиню и для этого выполню все ваши пожелания. Однако вы, со своей стороны, должны оказать мне пустяковую услугу: после вашего отъезда все мы сильно заскучали, и я намереваюсь заново начать увеселения, дав 24-го числа (в канун Рождества) званый ужин в честь вашего возвращения – эпикурейский пир для мужского общества. Поэтому прошу вас оказать мне любезность, назначив возвращение на этот день, и по прибытии в Неаполь направиться прямиком ко мне в гостиницу, дабы я мог иметь удовольствие первым поприветствовать вас должным образом. Телеграфируйте ответ и точное время прибытия вашего поезда – мой экипаж будет ожидать вас на вокзале. Начало ужина, конечно же, можно назначить по вашему желанию: как вам восемь часов вечера? После трапезы вы можете отправиться на виллу Романи, когда соблаговолите, – ваша радость от сюрприза даме и ее восторгов еще более усилится, если последует легкая задержка. Уверенный, что вы не откажетесь выполнить прихоть старика, остаюсь навеки ваш,