Мария Корелли - Вендетта, или История всеми забытого [litres]

Поскольку, – писал Давенкур, – из всего, что нам известно, следует, что таково, похоже, было его собственное пожелание. Как выяснилось, он приходился кем-то вроде названого брата недавно скончавшемуся графу, и, узнав об этом обстоятельстве, мы похоронили его согласно соображениям, которые он бы, несомненно, высказал, если бы перед поединком предполагал возможность своей гибели.

Относительно прилагаемого пакета Давенкур продолжал:

Высылаемые письма были обнаружены в нагрудном кармане Феррари. Распечатав первое и ожидая найти в нем некие данные о его последней воле, мы пришли к заключению, что вы, как будущий муж дамы, чью подпись и почерк вы узнаете, должны быть поставлены в известность об их содержании не только для собственного блага, но и ради справедливого отношения к покойному. Если все письма написаны в том же ключе, что и по ошибке прочитанное мною, не сомневаюсь, что Феррари считал себя весьма уязвленным и обиженным. Конечно же, не мне об этом судить, однако осмелюсь дружески посоветовать вам тщательно изучить прилагаемую переписку, прежде чем связать себя брачными узами, о чем вы говорили в тот вечер. Неразумно идти по краю пропасти с закрытыми глазами! Капитан Чиабатти первым уведомил меня о том, что мне теперь доподлинно известно, а именно: Феррари оставил завещание, по которому все, чем он владел, безоговорочно отходит графине Романи. Вы, разумеется, сделаете собственные выводы и простите меня, если я слишком усердствую в желании помочь вам. Мне остается лишь сообщить, что все неприятные последствия этого дела рассеиваются весьма быстро и без скандала – я об этом позаботился. Вам нет необходимости продлевать ваше отсутствие более, чем вы сами того желаете. Что же до меня, то я буду чрезвычайно рад приветствовать вас по вашем возвращении в Неаполь. Примите уверения в величайшем к вам почтении, дорогой граф, от вашего верного друга и преданного слуги,

Филиппа Давенкура.

Я аккуратно сложил письмо и отложил его в сторону. Потом взял в руки небольшой пакет, который прислал мне Давенкур: это была пачка тщательно сложенных писем, перевязанных узкой лентой, источавших сильный, слегка тошнотворный аромат духов, который я знал и ненавидел. Я повертел их в руках: края бумаги были испачканы кровью, кровью Гвидо, словно она в своем последнем неспешном струении пыталась стереть все следы изящно написанных строк, теперь ждавших, когда я их прочту.

Я медленно развязал ленту. Потом методично и внимательно прочел все письма одно за другим. Все они были от Нины и написаны Гвидо, когда тот находился в Риме. На некоторых из них стояли даты тех самых дней, когда она лицемерно клялась в любви мне – своему нареченному жениху. Одно очень прочувствованное послание было написано в тот самый вечер, когда она согласилась выйти за меня! Письма были пылкие и нежные, полные самых страстных клятв в верности, переполненные самыми ласковыми эпитетами, пронизанные такой искренностью и любовью, что, конечно же, у Гвидо не возникало и тени подозрения и имелись все основания считать себя в безопасности в своем раю глупца. Одно место в этой поэтичной романтической переписке привлекло мое особое внимание. Вот оно:

Почему ты так много пишешь о женитьбе на мне, мой Гвидо? Мне кажется, что мы лишимся всей радости любви, как только жестокий мир узнает о нашей страсти. Если ты станешь моим мужем, то, несомненно, перестанешь быть моим возлюбленным, и это разобьет мне сердце. Ах, любимый! Я хочу, чтобы ты всегда был моим возлюбленным, как тогда, когда был жив Фабио. Зачем привносить скучное супружество в такой рай страсти, как наш с тобой?

Я внимательно вчитался в эти строки. Конечно же, я понял их тайный смысл. Она хотела построить отношения с ныне покойным на свой лад. Ей хотелось выйти замуж за меня, а Гвидо придержать для времени одиночества, чтобы тот «всегда был ее возлюбленным!». Какой дивный и изощренный план! Ни один вор, ни один убийца никогда не строил таких хитрых козней, как она, но воров и убийц преследует закон. Насчет же подобных женщин закон гласит: «Разведись с ней – вот лучшее средство». Разведись с ней! Дай преступнице уйти безнаказанной! Пусть другие поступают как им хочется, но у меня иные взгляды на правосудие!

Снова перевязав лентой пачку писем с испачканными кровью краями и тошнотворным ароматом, я достал последнее, изысканно написанное послание, полученное мной от Нины. Разумеется, весточки от нее приходили каждый день – она очень аккуратно относилась к переписке! В ее письмах ко мне звучали те же нежные излияния, которые кружили голову ее мертвому любовнику, – с той лишь разницей, что с Гвидо она многословно выступала против однообразной прозы брака, а мне рисовала душещипательные картины своей безрадостной жизни: как ей одиноко после смерти «дорогого мужа», с каким восторгом она предвкушает тот час, когда вновь станет счастливой женой – женой такого благородного, честного и преданного человека, как я! Она уехала из монастыря и уже вернулась домой – когда же она обретет счастье снова увидеть в Неаполе меня, своего любимого Чезаре? Разумеется, она заслуживала похвалы за столь виртуозное вранье: я не мог взять в толк, как ей это удавалось. Я почти восхищался ее мастерством, как иногда восхищаются искусством хладнокровного взломщика, который более умен, хитер и дерзок, чем его подельники. Я с ликованием подумал, что хоть формулировка в завещании Феррари давала ей возможность завладеть всеми остальными письмами, которые она могла ему писать, для моих целей этой небольшой пачки документальных свидетельств было более чем достаточно. И я решил сохранить их у себя до тех пор, пока не настанет момент использовать их против нее.

А как же дружеский совет Давенкура насчет брачных уз? «Неразумно идти по краю пропасти с закрытыми глазами». Очень верно. Но если глаза открыты и держишь врага за горло, то край пропасти – удобное место для того, чтобы без лишнего шума сбросить его с обрыва, дабы он разбился и мир ничего об этом не узнал! Поэтому пока что я предпочел край пропасти ровной земле.

Я поднялся с бугорка у Пяты Ангела. День клонился к закату. Из небольшой церкви внизу раздался перезвон колоколов, призывавших к вечерней молитве Пресвятой Деве, к нему присоединились более торжественные и гулкие удары с колокольни Монтеверджине. С привычной почтительностью я снял шляпу и стал слушать. Ноги мои утопали в высокой траве и душистом тимьяне, я то и дело поглядывал на горную вершину, где возвышалась священная обитель, словно какой-то одинокий бог воспоминаний задумчиво взирал оттуда на прошедшие года. Там, согласно преданию, когда-то проводились празднества в честь многогрудой Кибелы. По этому самому зеленому склону, усыпанному фиалками, бежали обнаженные жрецы, колотя в барабаны и в голос причитая о гибели Аттиса, прекрасного юноши и возлюбленного их богини. И снова измена! Даже в этой древней легенде. Какое дело было Кибеле до старика Сатурна, чьей женой она являлась? Никакого, даже меньше того! А молившиеся ей поклонялись не ее безгрешности, а ее неверности. Так было в мире и до наших дней!