Кристофер Ишервуд - Прощай, Берлин [litres]

Желающих заниматься по утрам было значительно меньше, поэтому я обычно вставал гораздо позже, чем все семейство Новаков. Фрау Новак уходила на поденную работу. Герр Новак отправлялся на погрузку мебели; Лотар был без работы, помогал своему другу разносить газеты; Грета уходила в школу. Только Отто составлял мне компанию, за исключением тех дней, когда после бесконечных уговоров матери удавалось загнать его в бюро по трудоустройству, чтобы поставить штамп в его карточке.

Принеся завтрак, чашку кофе и кусок хлеба с салом, Отто сбрасывал с себя пижаму и делал зарядку: изображал бой с тенью или стоял на голове. Он напрягал мышцы, вызывая этим мое восхищение. Или, усевшись на моей постели, рассказывал разные истории:

– Я тебе рассказывал когда-нибудь, Кристоф, как я видел Руку?

– Не помню.

– Тогда слушай… Однажды, когда я был совсем маленьким, я лежал ночью в постели. Было очень темно и очень поздно. Вдруг я проснулся и увидел огромную черную Руку, простертую над кроватью. Я испугался так, что у меня язык отнялся. Я только подтянул ноги к подбородку и уставился на нее. Потом через минуту-другую она исчезла, и я заорал. Мать бросилась ко мне, и я сказал: «Мама, я видел Руку». Но она только засмеялась. Она не поверила.

Наивное лицо Отто с ямочками на щеках, напоминавшее сдобную булочку, стало необыкновенно торжественным. Он впился в меня своими до смешного маленькими яркими глазками, собрав все свои ораторские способности.

– А затем, Кристоф, через несколько лет, я работал подмастерьем у обивщика. Однажды утром, при ярком дневном свете, я сидел на своей табуретке и работал. И вдруг в комнате потемнело, я взглянул вверх и увидел Руку, так близко от меня, как ты теперь, она просто висела надо мной. Я весь похолодел и не мог ни вздохнуть, ни охнуть. Хозяин увидел, какой я бледный, и спросил: «Отто, что с тобой? Тебе нехорошо?» И пока он говорил, казалось, что Рука снова отодвигается, становясь все меньше и меньше, пока наконец не превратилась в маленькое черное пятнышко. И когда я снова взглянул вверх, в комнате было уже светло, как обычно, и там, где я видел черную точку, теперь ползла большая черная муха. Но мне было так дурно целый день, что хозяину пришлось отослать меня домой.

Во время этого рассказа лицо у Отто побледнело и на какой-то момент оно действительно приняло трагическое выражение, а в маленьких глазках блеснули слезы.

– Когда-нибудь я снова увижу Руку. И тогда я умру.

– Чепуха, – сказал я, смеясь. – Мы защитим тебя.

Отто с грустью покачал головой.

– Будем надеяться, Кристоф. Но боюсь, вам это не удастся. Рука достанет меня в конце концов.

– Долго ты работал у обивщика? – спросил я.

– Не долго. Всего несколько недель. Хозяин плохо относился ко мне. Он всегда давал мне самую тяжелую работу, а я был тогда совсем несмышленышем. Однажды я опоздал на пять минут. Он поднял жуткий скандал, обзывал меня verfluchter Hund [14] Сукин сын ( нем .). . И ты думаешь, я с этим смирился? – Отто подался вперед, лицо его вытянулось, он нахмурился и взглянул на меня искоса хмурым, злобным обезьяноподобным взглядом. – Nee, nee! Bei mir nicht! [15] Нет уж. Со мной это не пройдет! ( нем .) – Его глазенки уставились на меня с животной ненавистью поразительной силы. Это было отвратительно! Потом он расслабился.

– Я уже не был обивщиком. – Он весело и невинно рассмеялся, откинув волосы и показывая зубы. – Я притворился, что собираюсь ударить его. Я его напугал. – Он изобразил испуганного человека средних лет, уклонившегося от удара. Потом засмеялся.

– А потом тебе пришлось уйти? – спросил я.

Отто кивнул. Его лицо медленно менялось. Он снова погрузился в меланхолию.

– А что сказали твои родители?

– Ну, они всегда были против меня. С самого раннего детства. Если у матери было два куска хлеба, то больший она всегда отдавала Лотару. Когда я жаловался, они обычно говорили: «Иди работать, ты уже достаточно взрослый. Зарабатывай себе на хлеб сам. Почему мы должны кормить тебя?» – Глаза у Отто увлажнились от непритворной жалости к себе. – Никто меня здесь не понимает. Никто не любит меня. Все они меня ненавидят. Они желают моей смерти.

– Не говори глупостей, Отто. Твоя мать не может ненавидеть тебя.

– Бедная мама! – согласился Отто. Он сразу же сменил тон, будто и не он только что все это говорил. – Это ужасно. Я не могу спокойно думать о том, что она надрывается изо дня в день. Знаешь, Кристоф, она очень, очень больна. Часто она часами кашляет по ночам. И иногда с кровью. А я лежу с открытыми глазами и все думаю, что она может умереть.

Я кивнул. Невольно я начал улыбаться. Не то чтобы я не верил в болезнь фрау Новак. Но сам Отто, развалившийся на постели, был такой здоровяк от природы, его голое смуглое тело так лоснилось животной силой, что его разговоры о смерти смешили, как описание похорон в устах размалеванного клоуна. Должно быть, он понял это, так как перестал улыбаться, совершенно не удивившись моей явной бестактности. Вытянув ноги, он без всякого усилия наклонился вперед и схватился за них руками.

– Ты можешь так, Кристоф? – Внезапная мысль обрадовала его. – Кристоф, если я кое-что покажу тебе, поклянись, что не скажешь ни одной живой душе?

– Хорошо.

Он встал и порылся под кроватью. Одна половица в углу отставала; приподняв ее, он выудил металлическую коробку, в которой когда-то хранились бисквиты. Теперь она была доверху набита письмами и фотографиями. Отто разложил их на постели.

– Мама сожгла бы их, если б нашла… Посмотри, Кристоф, как она тебе нравится? Ее зовут Хильда. Я встретил ее на танцах… А это Мария. Разве не прекрасные у нее глаза? Она в меня влюблена, как кошка, – все мальчишки ревнуют. Но это не мой тип. – Отто серьезно покачал головой. – Ты знаешь, смешно, но как только я узнаю, что девушка неравнодушна ко мне, я сразу же теряю к ней интерес. Я хотел было совсем порвать с нею, но она пришла сюда и подняла такой шум при матери. Поэтому мне приходится иногда видеться с нею, чтобы успокоить ее. А вот Труда – скажи честно, Кристоф, ты бы поверил, что ей двадцать семь? Но это правда. У нее великолепная фигура, ты согласен? Она живет в западной части города в собственной квартире! Дважды разводилась. Я могу приходить к ней, когда захочу. Вот фотография, которую сделал ее брат. Он хотел снять нас вместе, но я ему не дал. Боялся, что он станет продавать их, а за это ты знаешь, что бывает. – Отто хмыкнул и протянул мне связку писем. – Вот, прочти, посмеешься. А это письмо от голландца. У него самая большая машина, какую я только видел в жизни. Мы встречались весной. Иногда он пишет мне. Отец прознал про это и теперь высматривает, нет ли в конвертах денег, грязное животное! Но я знаю, как провести его. Я сказал своим друзьям, чтобы они адресовали письма в булочную на углу. Сын булочника – мой приятель.