Виктор Пасков - Детские истории взрослого человека

В свой третий арест Александр взобрался на унитаз и раскрутил кран бачка. Само собой, перед этим он закрыл дверь изнутри на задвижку и даже ухитрился связать себе руки цепочкой, за которую дергают, когда спускают воду. Конечно, Александр понимал, что все это несерьезно, и его шансы утопиться ничтожно малы. Он сделал это скорее ради эффекта. Эффект не заставил себя ждать: дверь вырубили топором, а Александра заперли в подвале, увеличив наказание на полчаса — вдвое.

Во всем была виновата суета. Примитивное и анархистское стремление отвечать насилием на насилие.

В подвале стоял тяжелый запах плесени и гнили: так всегда пахнет в подвалах по-настоящему старых домов. Воздух был теплый и липкий; Александру казалось, что с каждым вдохом он словно глотает ложку жирного супа, в котором плавают волосы. Стены были шероховатые и влажные; откуда на них появлялись капли воды, Александр не знал.

Из-за сырости в подвал нельзя было провести электричество, и мать с отцом всегда зажигали здесь свечу. Александр знал, что ее огарок где-то здесь, поблизости — на кирпиче, а рядом с кирпичом лежит коробок с тремя спичками.

С тремя спичками пожара не устроить. По крайней мере, здесь. Очень жаль.

Александр присел и на корточках пошел к куче угля, осторожно нащупывая дорогу, чтобы случайно не уронить свечу. Под его ногами отвратительно чавкала тина. Более мерзкого подвала, чем этот, не может быть в целом свете. Глаза Александра постепенно привыкали к кромешной тьме; ему показалось, что он видит перед собой, под собой и вокруг себя узкие серебристые полоски слизи, какие оставляют слизняки. Огромным усилием воли он подавил подступившую к горлу тошноту: слизняков здесь столько же, сколько и рогатых крокодилов, а следы были лишь иллюзией, вызванной первобытным страхом темноты. Нет, слизняков в подвале не было.

Но было что-то другое.

Оно сидело прямо перед ним, чуть выше кучи угля — там, где сходились стены, — и наблюдало за ним, прикрыв глаза.

Александр был совершенно в этом уверен, как был уверен и в том, что, если существо поднимет веки, он увидит пару желтоватых глаз, и их пронизывающий взгляд внушит ему страх и отвращение гораздо большее, чем слизняки. И в этом чувстве уже не было ничего иррационального.

Он услышал тихие звуки в углу и машинально отметил: так щелкает клюв. Его рука замерла в воздухе, уже коснувшись свечи; все движения сковало. Разум работал сам по себе. Разум сказал: перед тобой умное, коварное и опасное существо, которого ты всегда избегал и в чей капкан в конце концов попал.

— Не трогай свечу, — сказали из угла. Голос был тонкий и скрипучий, громче писка комара и куда более противный: ре диез, сыгранное на первой струне скрипки, к которой никто не прикасался лет пятьсот.

— Не пытайся зажечь спичку. Я не выношу запах серы и фосфора. Если ты это сделаешь, — две точки вспыхнули и тут же погасли, — пожалеешь. Тебе страшно?

— Страшно, — у Александра пересохло в горле. — Пожалуйста, оставайся в углу, не ползи сюда. Я не буду зажигать спичку.

— Мне стоит лишь захотеть, и я тебя парализую. Если я тебя укушу, ты превратишься в живую мумию. Я могу обездвижить тебя своими соками, сковать, сделать из тебя пустой кокон, высушить тебя, как муху. Я могу тебя загипнотизировать. Я могу такое, что даже не могу тебе описать.

— Я знаю. Не делай этого, пожалуйста, пожалуйста! Закрой глаза и не смотри на меня. У меня порок сердца.

— Я паук. Знаешь, что это значит?

— Разум и лапы, аналитический разум и проворные лапы. Ты знаешь и можешь все. Ты везде, где темно: на чердаке в углу, за платяным шкафом, в футляре от скрипки и под кроватью. Даже если я тебя не вижу, я знаю, что ты где-то рядом и следишь за мной. Почему?

— Потому что я тебя люблю, — Паук издал нечто похожее на смешок, — и буду тебе верен до самой смерти. До твоей смерти, конечно. Но ты брезгуешь мной и боишься встретить меня даже во сне. Ты выбираешь только те сны, в которых меня нет. Каждый вечер перед сном ты тайно ото всех крестишься, потому что знаешь: я не могу пройти мимо креста, не стянув паутиной четыре его оконечности. Это долго и унизительно. Ты хочешь перехитрить меня, Паука, а я ведь так тебя люблю. Жалкий, любимый мой подлый мальчишка! Любимый коварный малыш, который отрывает лапки мухам и прокалывает им брюшки булавками, и нагревает булавки на огне, и хоронит мух в спичечных коробках, и играет над их могилками этюды на скрипке!

— Это были не мухи, ты ведь прекрасно знаешь. Зеленая, которой я оторвал голову и отпустил, была отцом. Та, которой я оторвал крылышки и утопил в молоке, была мама. Маленькая, которую я проткнул нагретой булавкой, была моя сестра. Что еще тебе нужно?

— Чтобы ты покончил с собой, маленький убийца.

— Дай мне еще немного времени! Я обещаю убить и других.

— Сколько времени?

— Неделю.

— А потом? Ты ведь знаешь, что ты должен сделать потом?

— Повеситься в воскресенье.

— Обещаешь, гадкий мальчишка?

— Что мне сделать, чтобы ты мне поверил?

— Преодолей свое отвращение и возьми меня в руку. Я хочу дотронуться лапами до твоих бархатистых щечек! Поцелуй меня прямо в жвала. И смотри, чтобы тебя не стошнило.

Александр поколебался мгновение. Он весь взмок, в горле поднимался спазм. Выбора не было.

— Только, пожалуйста, не смотри на меня, — сказал он сдавленным голосом, — у меня астигматизм.

— Не буду, — в писклявом голоске звучала насмешка.

Александр сделал шаг вперед, вытянул руку и ощутил на ладони лапы Паука. Он увидел или скорее почувствовал, как Паук садится прохладным брюшком на ее тыльную сторону, туда, где начинается линия жизни. Жвала приподнялись в ожидании поцелуя. Александр наклонил голову и коснулся их губами; в тот же миг две желтые точки вспыхнули и ослепили его. Он в ужасе закричал и отскочил назад, отряхивая руку.

Его нашли лежащим на куче угля. Подумали, что он там заснул. Мать отнесла его на руках в комнату, посадила за стол перед тарелкой с блинчиками и сказала, что он должен пообещать никогда больше не поливать герань уксусом. Александр сполз со стула, встал на четвереньки и забился в угол за этажеркой, глядя оттуда желтыми от ненависти глазами.

«Точь-в-точь паук, — брезгливо подумал отец. — И в кого он такой уродился?»

ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ

Девятого сентября тысяча девятьсот пятьдесят четвертого года Александр проснулся в семь часов утра. Его разбудила сестра, вылив ему на подушку кувшин холодной воды: с днем рождения. Ритуал был обязательным, поэтому он даже не пытался протестовать. На самом деле он родился десятого, но мать с отцом всем говорили, что девятого [1] До 1990 года 9 сентября в Болгарии было национальным праздником: в этот день в 1944 году к власти в стране пришел Отечественный фронт, и вскоре Болгария стала социалистическим государством. , потому что… да они сами не знали, почему.