Оливия Лэнг - Crudo

Теперь они были на воздухе, Италия топорщилась у них под ногами, как кочан цветной капусты, простираясь в бескрайнюю синеву серебристого моря, с зеленой окаемкой вдоль пляжей, похожей на кипящее стекло. Маленький белый самолет быстро двигался сквозь параллельный слой воздуха. До этого в аэропорту Кэти открыла в себе острый интерес к надписям на футболках: «Мне нравятся только позитивные люди»; «Хелло дарлинг»; «Счастливая весна». Лучшую футболку она видела в отделе полуфабрикатов в супермаркете в Брайтоне: «Сам себя не отсосет». Там к ней как-то подошел бразильский парнишка с трясущимися руками и спросил, дрожа всем телом, не переспит ли она с ним. Она только что проплыла вокруг развалин Западного пирса, от нее исходила какая-то дикая энергия человека, которому насрать на свою сохранность и скрытые опасности. Она всё еще помнила это чувство, когда она оказалась в открытом море, ее тело боролось и билось о волны, это ощущение огромного металлического скелета под водой с балками, торчащими на поверхности, словно зубья вилки. Под ней море, под ней горная гряда с ее собственной армадой кремовых облаков.

Иногда я увлекаю своего любовника в тень sotoportego в темном corte и предаюсь сладострастному объятию. Дома, в Англии, Кэти читала про Венецию. Еще она прочитала юмористическую статью про косметику для вагины и начало и конец эссе в «Лондонском книжном обозрении» про молодых людей, бежавших из Мосула. Я еще никогда в жизни не видел такого ужаса, какой был в глазах у группы юношей, которые сбежали из Мосула и ожидали своей очереди на досмотр – им предстояло доказать иракским пограничникам, что они не бывшие бойцы ИГ. Двое мужчин призывного возраста прошли в палатку на допрос. Через два часа их отнесли на носилках в полевой госпиталь, всех в крови. Сейчас очень сложно, подумала Кэти, иметь целостное представление о вещах. Так было всегда, но слепое пятно раньше было больше. Десять лет назад, или даже пять, еще удавалось игнорировать зверства, верить, что эти вещи происходят где-то в другой реальности. Сейчас, вероятно, из-за интернета слепое пятно как будто стало очень маленьким и подвижным, словно шарик. От него никакого утешения. Уезжаешь в отпуск, но знаешь, что где-то на берег выносит тела, если не здесь, то там, не сейчас, так позже.

Всё, что ты выбросил и забыл, планета запомнит – этот лозунг движения за защиту окружающей среды Кэти впитала еще десятилетия назад, и именно поэтому теперь ей предстояло придумать, куда пристроить несколько дюжин почти пустых бутылок, жестянок и баллончиков из-под чистящих средств, которыми она загромоздила шкафы, полагая, что лучше уж возьмет на какое-то время на себя обязанности по их хранению, чем отправит на свалку неперерабатываемых отходов, в которой им скоро всем суждено жить.

Она переезжала, она окончательно и бесповоротно съезжалась со своим мужем. Она уже примерно год жила в его доме, куда просторнее, весьма завиднее, но не оставляла своего, во-первых, из-за болезненной потребности в одиночестве / путях к отступлению, во-вторых, потому, что ей надо было где-то трахаться с Себастьяном. Дороговато для секс-отеля, сказал ей Джозеф, когда она всё ему выложила на авеню Эй. Они были в их любимом дайнере «Юкка». Каждый раз, возвращаясь в Нью-Йорк, она шла по авеню Эй с замиранием сердца, боясь увидеть «Юкку» с опущенными ставнями. Но пока что она держалась, в отличие от «Грейсфулли», или «Френч рост», или ивы напротив окон кофейни на авеню Си. Они всегда сидели снаружи, однажды их обматерила украинская ведьма, Джозеф предпочитал видеть в этом происшествии благословение. Тем не менее место было приятное, уэвос-ранчерос у них получались особенно богатые желтком. И Джозеф был прав, секс-отель выходил дороговатый, и раз секс закончился, то и с домом пришло время проститься.

Кэти собрала на выброс все свои любимые вещи и с удивлением обнаружила, что она совсем не так уж привязана к дому, которым дорожила столько лет. Она сложила вещи в мешок, засунула мешок в контейнер, выкатила контейнер перед домом. Их не спасти, они ей не нужны, они сломанные и безнадежные. Шесть процентов ее пожитков уже отправились в один из трех благотворительных магазинов, она очищалась и испытывала чувство, сродни той неподдельной, легкой эйфории, которая обычно наступала после того, как ее выворачивало наизнанку. Чувство почти что святости. Свободы от носков без пары, старых бутылок со средством для снятия лака, забытых кем-то пакетов кристаллической соды. Пакеты с содой, кстати, закрытые. Она вытащила их и отнесла в машину.

Вот что забавно: она стала слышать голоса. Это случилось с ней три раза примерно за шесть дней – она вдруг ловила какую-то частоту, на которой слышался человеческий шепот – слишком тихий, чтобы можно было различить слова, какое-то напряженное бормотание, невнятный дикторский тон. В конце концов связь обрывалась. Один раз это случилось, когда она лежала на шезлонге, спиной к женщине с увеличенной грудью. Голос как будто читал заклинание и звучал весьма враждебно; на секунду ей вправду показалось, будто женщина насылает на нее проклятие, прежде чем она вспомнила, что у нее в ушах беруши – не исключено, что они пропускали звук. В другой раз, тоже в Италии, она отчетливо услышала, как ее муж что-то бормочет, она резко проснулась, но мужа в комнате не было – он был в бассейне, как потом выяснилось. Иногда мысли Кэти начинали скакать слишком быстро, ей это доставляло удовольствие и практически неминуемо вело к мигрени. Голоса ее не беспокоили. Они были незваным аккомпанементом к переменам в ее жизни, говорящим лифтом между этажами.

Шел сильный дождь, поливало как из ведра. Кэти упаковала всё в доме и бегала туда-обратно между домом и машиной, таская вещи. Небо зеленело и мерцало. По дороге домой муж за рулем автомобиля рассказал ей, что первая квартира у него появилась в 1990-х, после затянувшегося завершения его первого брака, он днями напролет сидел среди нераспакованных коробок и чувствовал себя совершенно разбитым. Почему, спросила она, но он не знал ответа. Вода билась о крышу так сильно, что рикошетила вверх, воздух был полон воды, стремительно летящей в разных направлениях и разбивающейся маленькими белыми взрывами.

Кэти не могла нарадоваться, что ей снова удастся поспать одной, она любила путешествовать сквозь сны на своей большой белой постели. Я родилась безумной в Барбикане, пишет она в блокноте, подпирая его одеялом. У меня не все дома. Пожить бы еще той двойной сексуальной жизнью в Сан-Франциско и т. д. Ей снятся хижины, снится дерево, дерево – это мир, а мир – это ее спина.

Наутро ей пишет по электронной почте старший представитель по продажам от агентства недвижимости. Он предлагает ей квартиру в жилом комплексе «Голден-Лейн» в Лондоне, Англия. Она смотрит на фотографии. Квартира однокомнатная с двуспальной кроватью, желтым креслом, скорее всего, фирмы Eames, и буфетом от G-Plan. В зеркале отражается маленький письменный стол. Лежа на кровати, она видит комплекс Барбикан, его характерные вздернутые балконы. Благодаря самобытной архитектуре «Голден-Лейн» по праву считается иконой брутализма, сообщает ей электронное письмо, его главные преимущества – в минималистичном дизайне, четких линиях и широких окнах. Комплекс назван в честь улицы Голден-лейн, что проходила здесь еще в тринадцатом веке. На стене – принт розовой продуктовой тележки. Тридцать квадратных метров, полы-терраццо и раздвижные двери. Она подумывает купить ее.