Тадеуш Конвицкий - Современный сонник

— Посмеялись над нами ваши люди, — с горечью заговорил партизан, жуя кислый мякиш огурца.

— Кто-то здесь высказывается? — удивился путевой мастер.

— Я к вам обращаюсь, друг трудового народа. Здорово вы над нами посмеялись с вашей демократией.

Путевой мастер отодвинул тарелку с сыром и тяжело уперся заскорузлыми ладонями в стол.

— А какие ты ко мне претензии имеешь, котик? Разве я живу в роскоши, как санационный воевода? Катаюсь в лимузине, покупаю виллы у моря, тискаю на шелковой постели своих любовниц-актрис?

— Вот именно, — ответил партизан. — За это я вас и осуждаю. Если бы ты сидел на мешке с деньгами, как воевода, если бы с любовницами в ресторанах стрелял в зеркала, если бы ты строил для себя дворцы, так я по крайней мере мог бы надеяться, что и мне от тебя что-нибудь перепадет. Разве это нормально, чтобы у министра голая задница просвечивала, как у меня? Нет, дяденька, у такого строя нет будущего.

— Ты поосторожнее со строем. Я еще не забыл, что ты служил у Гунядого.

— Но я ведь явился с повинной, когда было нужно, нет разве?

— Ты оставил его без всякой помощи в одних подштанниках посреди зимы. Легализовался потому, что вы у меня в руках были.

Партизан побледнел и несколько раз стукнул протезом по столу.

— Вовсе он не один остался. При нем еще был целый взвод.

— Знаю я вашу волчью солидарность. Почему же ты скрываешь, что был у Гунядого?

Партизан вдруг встал из-за стола.

— Я никогда никого не предавал, слышишь, убек [4] Так во враждебных народной Польше кругах называли работников Управления безопасности. ? Я ушел тогда, потому что таков был приказ из Лондона. Кто хотел, мог возвращаться домой.

— А тебя потом Гунядый не искал?

— Он тебя до сих пор ищет. Почему ты не ночуешь у себя дома?

Пани Мальвина схватила партизана за пиджак и потянула, заставив снова сесть на стул.

— Господа хорошие, зачем же вы сразу про политику? Политика никого еще до добра не довела. Ильдечек, дитя мое, спой лучше что-нибудь.

Ильдефонс Корсак, очнувшись от глубокой задумчивости, потянулся за полным стаканчиком.

— Ах, не то, болезный мой, лучше спой гостям.

— Почему нет, могу спеть, но только по-русски.

— Боже ты мой, неужели ты других песен не знаешь?

— Нет.

— В разных армиях служил, свет божий повидал, а петь умеешь только по-русски?

— Все песни красивые, но русские самые лучшие, — упрямился пан Ильдефонс.

— Чего там тратить время на песни, — засуетилась пани Мальвина, видя, что брат ее готовится к сольному номеру. — Давайте выпьем.

— Ну, будем здоровы, — произнес путевой мастер не своим, раскатистым голосом.

На мгновение разговоры затихли, и как раз тогда хлопнула калитка. Кто-то быстро бежал по двору. Сержант Глувко, еще не успев проглотить первый стаканчик, схватил с подоконника шапку и с необычайным проворством спрятался за буфет. В комнату ворвались дети, мальчик с девочкой, и остановились, ослепленные светом лампы.

— Папа здесь? Мама велела ему сейчас же возвращаться, — сказал мальчик, с понимающим видом оценивая легкий беспорядок на столе.

Никто не решился ему ответить, все беспомощно переглядывались. Наконец пани Мальвина, видя, что ситуация становится критической, сказала, сладко улыбаясь:

— Отец ваш сюда не заходил. Вероятно, он еще на службе, бедняга. — И тут она страшнейшим образом поперхнулась то ли наливкой собственного изготовления, то ли просто от смущения.

Дети нерешительно потоптались и, провожаемые лицемерными улыбками взрослых, исчезли в темных сенях, через секунду уже слышен был стремительный топот их босых ног.

— Мерси, — печально сказал сержант Глувко, вылезая из-за буфета. — Боже, боже, какой позор. От собственных детей прятаться по углам. Эх, сивуха проклятая.

Он с покаянным видом вернулся к столу и потянулся за полным стаканчиком.

— Ну, будем здоровы, — сказал путевой мастер, четко выделяя каждый слог. И осторожно влил водку прямо в горло, со своеобразным шиком, так чтобы не двигался кадык, что считалось вульгарным в здешнем обществе, и, высоко вскинув голову, на мгновение прищурил глаза. Потом медленно открыл их, опустил голову и громко выпустил воздух. — Спасибо за угощение, — продолжал он, низко поклонился всем присутствующим и заодно поднял с пола свою фуражку. — Люблю я этак пропустить три, четыре рюмашечки. — Его качало из стороны в сторону; не без труда определив нужное направление, он резко рванулся к выходу.

— Быстро он скис, — бесстрастным тоном заметил партизан.

В сенях зазвенели какие-то жестянки. Пани Мальвина снисходительно улыбнулась.

— В ванную забрел.

— Неважно, попадет куда надо, — сказал граф Пац. — До ночи он еще хлебнет в одиночку, подправит дело.

Ильдефонс Корсак, все время внимательно наблюдавший, как со стола стекает огуречный рассол, вдруг запел грудным голосом:

— Цыц, — зашипела пани Мальвина, — да ты что, чокнутый? Матерь пресвятая, он, видать, снова хворенький. У него кишочки, как у окуня. Чуть выпьет рюмочку, на него сразу мистика находит.

— Хорошо поет. Пусть поет, — потребовал партизан.

— Нет! Упаси боже! — крикнула пани Мальвина. — Ах ты, проклятый, при всех императорах воевал, революцию делал, кто тебя, злыдня, таким скверным словам научил?

Ильдефонс Корсак фыркнул в зеленые усы и вперил в сестру суровый взор:

— Молчать! А то конем раздавлю!

Пани Мальвина быстренько воткнула ему в рот большущий кусок огурца, после чего очень ловко схватила его за голову и прижала локтем к груди.

Ильдефонс Корсак некоторое время метался, как щука, пронзенная острогой.

Пани Мальвина повернулась к нам лицом: затраченные усилия требовали от нее немалого напряжения, и вместе с тем она снисходительно улыбалась.

— Ишь, что выдумал, — сказала она, подчеркивая, что не принимает всерьез угрозы брата. — Где тут, в таком городе, взять коня? А почему это Павел все сидит и молчит и ничего не пьет?

— А глазами так и шныряет, — заметил партизан.

Сержант Глувко со вздохом поднял стаканчик. Я трусливо последовал его примеру.

— Вы собирались уехать, таинственный гость? — сказал партизан, глядя на меня поверх рюмки.

— Да, скоро уеду.

— Не станем вас задерживать. А вы не забывайте, кто вам помог вернуться из далекого путешествия.

— Ах, зачем же вспоминать, что прошло, — вмешалась пани Мальвина.

— Я никого не попрекаю.

— Странная история, — покачал головой сержант. — Нестарый еще человек, здоровый как бык, и так его черт попутал.

— Ах боже, время теперь такое нервное.

— Это не время виновато, — строго сказал сержант Глувко. — Они там, в городах, простите, одно знают — книжки читать да по кинотеатрам слоняться. От этого мозги пухнут. Видели вы когда-нибудь, чтобы простой человек себя жизни лишал?