Тадеуш Конвицкий - Современный сонник

Она поднялась с земли и села, повернувшись ко мне спиной. Пока она застегивала блузку, приглаживала волосы, расправляла складки на юбке, я не видел ее лица.

Я неуверенно обнял ее и стал целовать затылок, сухие, пахнущие сеном волосы. Она выпрямилась и подняла голову, подставляя мне шею. Я привлек ее к себе, а она водила щекой по моим рукам, сплетенным на ее груди.

Потом она повернулась ко мне лицом и долго смотрела на меня. Я не мог угадать, о чем она думает.

— Что это у тебя там?

Я вопросительно посмотрел на нее.

— На груди, под рубашкой.

Я расстегнул воротник. Она протянула руку, нащупала черный железный крест и поднесла его к глазам.

— Что это? — прошептала она.

— Повстанческий крест 1863 года. Я нашел его в Соле.

— Здесь что-то написано.

— Да. «Господи спаси люди твоя».

— Для чего ты его носишь?

— Сам не знаю. Нашел и ношу.

— Мне тоже хочется.

— Пойдем, поищем в воде.

Мы вошли в удивительно теплую реку. Спутанные, гибкие водоросли цеплялись за наши ноги. С корней прибрежных деревьев все шире расползалась густая тень.

— Темнеет.

— Да.

— Пожалуй, мы ничего не найдем.

Мы долго бродили, вглядываясь в черную, ночную воду. На берегу поднялось какое-то движение, я быстро повернулся и заметил колышущиеся ветки и неподвижную человеческую фигуру. Юстина, стоявшая на середине реки, тоже выпрямилась.

— Это ствол старой ивы, — тихо сказала она. — Я хорошо его помню.

— Сегодня мы уже ничего не найдем. Поищем в другой раз.

— Хорошо, — прошептала она. — Днем.

На берегу она долго возилась с туфлями, они никак не налезали на мокрые ноги.

— Мне очень неприятно, — сказал я.

Ока молчала, старательно втискивая ногу в упрямую туфлю.

— Мне очень неприятно, — тихо повторил я. — Ты знаешь почему.

Она нащупала в темноте мою руку и неожиданно поцеловала ее холодными губами.

Я повернул Юстину к себе так, чтобы на лицо ее упал слабый свет луны. Черты ее разгладились, усталость смягчила их. Она по привычке покачала головой, но тут же остановилась. Я почувствовал влажное тепло ее плеч.

— Пойдем, посидим еще немножко, — тихо сказал я.

— Надо идти. Холодно. Ты дрожишь.

— Не уходи.

— Нет, нет, — быстро проговорила она и пошла по направлению к лугу.

Тогда мы услышали глухой топот — можно было подумать, что от нас убегает зверь. У реки трещали ветки ольшаника. Эти внезапно возникшие звуки вскоре слились с монотонным журчанием Солы.

— Здесь кто-то был, — сказал я.

— Наверное, нам показалось.

С минутку я прислушивался к скупой жизни ночи. На том берегу мерцал свет в палатках и бараках, перекликались мужские голоса.

— Кто-то нас видел, — прошептал я.

— Ну и что?

Мы пошли лугом в сторону рыжего, дымящегося торфяника, за которым высился курган. Я взял ее руку и пальцами нащупал линию, замкнутую внутри ладони.

— Боюсь, что я потеряла всю свою колдовскую силу, — сказала Юстина. — Верно?

— Не знаю.

— Схожу завтра в Подъельняки. Там есть замковая гора, еще с прусских времен. В глубине ее, кажется, прорыты пещеры. Этакое урочище, знаете? Мне надо найти подходящие травки и вообще прийти в прежнюю форму. Верно я говорю?

— Вот как получилось, — сказал я сам себе, все еще удивляясь тему, что произошло.

— Простите.

— Нет, ничего. Я из тех людей, которые вечно из-за чего-то огорчаются.

Мы остановились у пригорка, на котором стоял их дом. Из окон падал свет, перерезанный крестами рам.

— Вот я и дома, — шепнула она. — Дальше не ходите.

— Я вас провожу до сада.

— Нет, нет, — быстро сказала она. — Я сама дойду.

Она легонько пожала мою руку и пошла по дорожке, покачиваясь, словно повторяя запомнившийся ей танцевальный ритм.

— Юстина! — негромко крикнул я.

Она остановилась, но не обернулась и не отвела глаз от освещенных окон. Я нагнал ее:

— Мы так и не попрощаемся?

Я хотел ее поцеловать; она опустила голову, и я едва коснулся щекой ее волос. А она побежала в гору по узкому коридору света.

— Юстина! — позвал я.

Она исчезла между кустами сирени, а потом щелкнула дверь. Я поднялся на пригорок и сел близко от их дома, прямо напротив окон. Я отчетливо видел стену с домотканым ковром и топчан, на котором лежал Юзеф Царь.

Потом показалась спина Юстины, медленно приближавшейся к топчану, и я видел ее аккуратно заколотые волосы, закатанные рукава кофточки и черную шаль, наброшенную на плечи. За те немногие секунды, которые прошли с момента нашего расставания, она преобразилась, стала степенной женщиной, возвращающейся со скучной прогулки.

Присев на краю постели, она что-то ему говорила. Он сперва напряженно всматривался в ее лицо, потом резко отвернулся к стене. Тогда она стала гладить его по голове. Продолжалось это несколько минут, и с моего места казалось, будто они уснули в такой позе. На побеленной стене шаталась тень абажура.

Потом он уткнулся головой в ее юбку, которая, наверное, еще сохранила запах реки. А Юстина все быстрее гладила его по голове, по слипшимся волосам, спина его заметно дрожала, наконец она протянула свободную руку и свет погас.

Я сидел неподвижно, собираясь с мыслями. Чувствовал я себя прескверно, и у меня возникло нелепое желание швырнуть камнем в окно, в котором отражался тоненький серп месяца.

— Ну и свалял ты дурака, — сказал я себе. — Никогда еще в жизни тебя так не обставляли.

Я тяжело поднялся с земли и зашагал к железной дороге. Следом за мной кто-то шел, я остановился, прислушался — никого нет. Ночь была тихая. Над рекой белела широкая дорога, выстланная туманом.

— Вот и хорошо. Теперь можно уезжать, — снова шепнул я и увидел перед собой неясные очертания разваливающегося пустого дома и затаившиеся в темноте деревья.

— Куда ехать? Куда?

Я снова, и на этот раз совершенно отчетливо, расслышал шаги, приближающиеся из темноты. Черная неровная тень остановилась где-то совсем рядом со мной.

— Сами с собой разговариваете? — заговорил прохожий.

— Привычка такая.

— Сидели в тюрьме?

— Нет. Но хорошо знаю, что такое одиночество.

Я старался вспомнить, кому принадлежит этот знакомый голос. Прохожий как-то странно ёкнул, и на мгновение я потерял его из виду. Потом я услышал, как он хлопает себя по карманам — ищет спички. В тусклом кружке розоватого огонька я разглядел лицо путевого мастера.

— Прогуливаетесь ночью? По городскому обычаю? — спросил он, подходя поближе.

Пахнуло водкой. Он напирал на меня грудью, словно опасаясь, как бы я не растворился в темноте.

— Я тоже предпочитаю гулять ночью, — сказал он. — Ночью оно безопаснее.

— Я иду домой. Может, проводить вас?

— Ага, — хрипло засмеялся он. — Думаете, я пьяный? Не надо, котик, я сам попаду куда следует.