Тадеуш Конвицкий - Современный сонник

Пац наклонился над стрелкой. Из жестяной трубы тянулся реденький дымок, обвивая голубой гирляндой скромную резиденцию путевого мастера.

— Это секрет? — спросил я.

Тогда с земли медленно поднялся Ромусь и несколько раз негромко сплюнул.

— Может, вас будем провожать?

— Меня?

— Ходят слухи, что вы уезжаете.

Мы смотрели друг другу в глаза. Он с небрежным видом нагнулся, раскачивая большую масленку, и нервно поплевывал.

— Каждое утро вы собираетесь уезжать, да так все не уезжаете.

В дверях будки появилась Регина. Она посмотрела на небо, а потом выплеснула грязную воду из медного таза.

— Мы для вас стараемся, — сказал Ромусь, показывая на банку со смазочным маслом. — Чтобы вам удобнее было ехать.

Партизан, стоя на коленях, бессмысленно уставился вдаль, где на горизонте рельсы смыкались в гуще осеннего тумана. Оттуда ползли низкие черные тучи.

Неожиданно появился путевой мастер, вынул костыль из отверстия в ржавом рельсе, висевшем на столбике и стал громко вызванивать обеденный перерыв. Проделал он это с торжественной миной, явно рассчитывая на эффект, и гораздо дольше, чем обычно. Потом воткнул костыль на прежнее место и одернул полы синего пиджака, смятого и куцего. Из-под пиджака выглядывала такая же небудничная полосатая рубашка и большой красный галстук.

Он покашлял и хрипло сказал, глядя в землю:

— Приглашаю на угощение. Прошу без церемоний, пожалуйста.

И первым вошел в свою будку.

Стол из нетесаных досок был накрыт скатертью. На нем стояли литровые бутылки с сургучными печатями и городские закуски — коробки консервов и стеклянные банки из фондов Регины.

С неестественно напряженным видом путевой мастер сел рядом с Региной. Место с левой стороны заняла пани Мальвина, справа — Ильдефонс Корсак. Мы расселись на длинной лавке, которая качалась во все стороны. Воцарилось неловкое молчание.

На Регине было белое платье, модное, вероятно привезенное из последнего путешествия. Белокурые, блестящие волосы лежали на обнаженных плечах неровными прядками, то и дело сползая на большое, заманчивое декольте. Пац горестно охнул и так решительно переменил позу, что мы едва не попадали с лавки. Синяя нижняя губа у него отвисла, и он загляделся на Регину, как голодная лошадь на свежий клевер.

— Ну, так, — сказал путевой мастер и стал разливать водку по стопкам.

Сонным движением Регина поправила прическу, а мы с каким-то неестественным вниманием следили за ее жестами, не спуская глаз с ее сухих, насыщенных электричеством волос, с ее белой руки, с ее вызывающе жаркого декольте.

Граф Пац снова заерзал на лавке.

— Сидите спокойно, черт подери, — рявкнул партизан.

— Тесно тут, ноги немеют, — оправдывался граф, не отводя жадного взгляда от Регины.

Путевой мастер встал и негромко причмокнул, словно чего-то отведав. Потом он сказал:

— Ну, будем здоровы.

— Глядите, какой бойкий, — с неудовольствием заметила пани Мальвина. — Не годится этак, молчком, ни слова не сказав.

— Чего тут болтать лишнее!

— В такой день, — возмутилась пани Корсак. — Вам-то, может, и все равно. Но она-то молодая, эту минуту потом до конца жизни будет вспоминать. Дайте-ка я скажу.

Она встала, возбужденная, с нездоровым румянцем на щеках. Стопочка, до краев наполненная водкой, дрожала в ее пальцах.

— По старому обычаю извещаю всех присутствующих и отсутствующих, что находящиеся здесь пани Регина и пан Добас…

— Моя фамилия Дембицкий, — поморщился путевой мастер.

— Так мне удобнее, давнишняя привычка… Что находящиеся здесь с нами за одним столом пани Регина и пан Дембицкий обручаются. Прошу гостей выпить за здоровье молодой пары.

Мы поднялись с мест. Громко зазвенели стаканчики. Тепловатая жидкость тяжело поплыла в наши глотки под аккомпанемент деловитого булькания.

Мы уже собирались снова сесть, но пани Мальвина запротестовала.

— Что? По-еврейски? Не позволю. Пан Дембицкий, вы мужчина, вам первому полагается.

И тогда путевой мастер неловко обнял богатое, дородное тело Регины, привлек ее к себе, как рычаг стрелки, и чмокнул невесту где-то возле носа.

Под возбужденный шум голосов мы стали закусывать. Граф доверительно нашептывал мне на ухо.

— Вы не поверите, на что она способна. Она воплощенная плоть, это я вам говорю. Я не один раз за ней подглядывал. Когда еще было тепло, она ходила на реку. Ложилась на солнце у самого берега и так распалялась, так возбуждалась. Потом она каталась по горячему песку. Безо всякого стыда, как кобыла. Меня дрожь пробирает при одном только воспоминании.

— Может, позволите шпротку, вон баночка стоит, — неуверенно сказал я.

Граф посмотрел на меня бесцветными глазками и покачал головой.

— Ах боже! Что за стеснительность! — вдруг вскрикнула пани Мальвина. — Пан Крупа ни капельки не выпил.

Все мы посмотрели на партизана, а он сидел низко опустив голову.

— Голова у меня болит, — недружелюбно сказал он.

— Ишь ты, какой деликатный, — хитро улыбнулась пани Мальвина. — От рюмочки у него голова заболела. Ну, не капризничай, как ребенок. Такой момент…

Корсак подхватил его под руки, а пани Мальвина силком стала впихивать стопку в стиснутые зубы партизана. Некоторое время он сопротивлялся, но ему было стыдно так откровенно демонстрировать свое поражение и в конце концов он позволил влить в себя водку. На каком-то глотке он, однако, поперхнулся и выплеснул жидкость на колени Корсака.

— Ишь ты, как нахохлился. От того-то и водочка не впрок пошла.

Ромусь пустым взглядом смотрел в окно.

— Глувко идет, — сказал он угасшим голосом.

Никто не обратил внимания на его слова. Тогда он упрямо повторил:

— Глувко идет домой.

— Кто? Где? — крикнула пани Мальвина. — Позвать его! Пусть повеселится с нами!

При виде пирующих, высовывающихся из будки, сержант Глувко остановился у рва. Выражение лица его свидетельствовало о глубоком моральном переживании.

— Пан Глувко, просим к нам, просим, рюмочка ждет, — горячо приглашала его пани Мальвина.

Сержант подправил ремни и переступил с ноги на ногу.

— Возвращаюсь с обхода. Жена дома ждет.

— Жена не заяц, не убежит, — двусмысленно захихикал Ильдефонс Корсак.

— Милости просим, у нас большой праздник, — добавила пани Мальвина.

Сержант Глувко горько вздохнул и оглянулся назад, на городишко.

— Вам-то хорошо, а у меня дома жена, дети…

— Дети — дело наживное, — перебил его Ильдефонс Корсак.

— Заткнись ты, не болтай чепуху. Пан участковый, просим хоть на минутку.

Сержант Глувко всем своим естеством боролся со сладостным искушением, нервно перебирал ногами, выпачканными в грязи до самых колен.

— Не могу, простите меня, не могу. Жена, знаете, нервная, никакого понимания у нее нет. Может, как-нибудь в другой раз.