Владимир Пирожников - Пять тысяч слов

«Я, тайшигун, придворный историограф, скажу так...»

Волосяная кисточка, смоченная тушью, замерла над бамбуковой дощечкой. Пели птицы в Саду порхающих лепестков, резвились бабочки над беседкой, стояла тишина над озером Спящих лилий. Ничто не нарушало спокойствия этого уединенного места, никто не мешал размышлениям, но мысль не приходила. И высохшая кисточка с нефритовой рукояткой ложилась в сторону.

Уже не в первый раз тайшигун Сыма Цянь, придворный историограф ханьского императора У-ди, останавливался над последними столбцами своей рукописи. Подолгу задумывался он о началах жизни и концах судеб, о величии и падении царств, о радости и страхе, о событиях и героях, и никак не мог четко, с предельной ясностью выразить то, что понял он совсем недавно, в дни раздумий здесь, у озера Спящих лилий, в Беседке белого журавля.

Тайшигун уже давно завершил свой главный жизненный труд — «Книгу придворного историографа». Она была закончена еще до того, как Цянь впал в немилость и был предан мучительному и позорному наказанию. Но с некоторых пор он решил, что должен дополнить книгу еще одной, совсем маленькой главой. Над ней он размышлял все последнее время, уединяясь в глуши императорского сада, в Беседке белого журавля. Никто не тревожил, никто не посещал его здесь, будто он уже умер. Между тем тайшигуну не было еще и пятидесяти лет, глаза его смотрели внимательно и живо, а рука, державшая кисточку, следовала за мыслями уверенно и быстро. Он многое еще мог бы сделать, но этому противились две причины. Первая из них была та, что Цянь, собственно, уже и не был придворным историографом. Должность его после разжалования и наказания именовалась иначе: хранитель императорской печати. Звание это было достаточно почетным, чтобы пребывать во дворце и получать на содержание триста даней зерна; но обладатель его уже не мог посещать секретные хранилища документов и читать книги, рукописи, донесения, поступавшие в столицу со всех концов страны. Самая же главная причина состояла в том, что Цянь, все еще в душе считая себя тайшигуном, тем не менее не хотел больше описывать события, слагавшие историю Поднебесной. Лишь одна, очень короткая глава должна была пополнить «Книгу придворного историографа», этот грандиозный жизненный труд, насчитывающий сто тридцать глав. А потом тайшигун не собирался уже больше никогда записывать свои мысли. Всего одна глава, пять-шесть иероглифов...

Чьи-то голоса раздались вдруг со стороны дорожки, ведущей к Восточному дворцу. Цянь поднял голову, всматриваясь в заросли, и уловил в них мелькание цветных пятен — словно стайка райских птиц порхала по траве и кустам, пробираясь сюда, к маленькому озеру Спящих лилий, воды которого омывали ступени беседки. Это была юная красавица Дэ фэй — новая наложница государя — в сопровождении трех служанок. Дэ фэй совсем недавно появилась во дворце Сына Неба и еще не успела обойти всех его блистательных покоев, отдельных павильонов, уединенных беседок и садов. Ее забавляло, когда в прогулках по окрестностям дворца ей случалось заблудиться, и тогда слуги государя с криками и беготней разыскивали ее по многочисленным дворцовым лабиринтам. Вот так несколько дней назад Дэ фэй неожиданно вышла к озеру Спящих лилий прямо напротив Беседки белого журавля. От нее красавицу отделяло не более пяти женей, и тайшигун хорошо слышал, как Дэ фэй сказала:

— Какой милый, тихий уголок! Лилии на воде образуют очень красивый узор, я хочу его запомнить. А еще лучше искупаться среди них.

Дэ фэй шагнула к воде, но, заметив тайшигуна, склонившегося над столиком в беседке, остановилась. Тогда одна из служанок, хихикая и прикрываясь веером, прошептала ей что-то на ухо, и Дэ фэй, бросив на Цяня презрительный взгляд, повелела служанкам снять с нее одежды. Кровь застучала в висках тайшигуна, когда он увидел наготу Дэ фэй, подобную цветку лотоса. Он еще ниже нагнул голову и стиснул пальцами кисточку. Все ли можно постигнуть даже в собственной душе? Тайшигун не знал, оттого ли забилось его сердце, что он узрел небесную красоту, или оттого, что ему было нанесено оскорбление, которого он не мог знать раньше. Так просидел он, неподвижно вперив взгляд в черные иероглифы своей рукописи, пока Дэ фэй плавала и резвилась в окружении лилий, похожих на ее маленьких сестер. Он не заметил, как юная фаворитка государя подплыла совсем близко, как встала на ступени беседки, скрытые водой, и как тень мимолетной печали отразилась на ее прекрасном лице.

Цянь очнулся лишь тогда, когда красавица, убранная в широкий пурпурный халат, расшитый узором в виде перьев феникса, вошла под крышу беседки. Здесь, в тени, она села, и служанки принялись поправлять ее прическу. Этот новый знак пренебрежения больно уколол сердце тайшигуна, но он ничем не выдал своего состояния и продолжал неподвижно смотреть перед собой, лишь краем глаза улавливая блестящие зрачки Дэ фэй, оглядывавшей павильон. На одном из столбиков висела белая костяная дощечка с начертанным на ней названием этого уединенного места.

— Как красиво сказано — «Беседка белого журавля»! — сказала Дэ фэй тайшигуну. — А почему она так называется?

— Такое название ей изволил дать государь, — тихо ответил Цянь и впервые прямо посмотрел на красавицу. Сейчас, с полураспущенными волосами и нагими плечами, выступающими из широкого ворота халата, она была еще более прекрасной и юной. «Ей не более шестнадцати лет», — подумал тайшигун.

— Белый журавль... символ долголетия, — задумчиво продолжала Дэ фэй. — Может быть, государь имел в виду белого журавля царевича Цяо?

В глазах тайшигуна промелькнуло удивление. Он не ожидал от юной наложницы такого знания древних преданий, и теперь вместе с отчаянием от нестерпимого унижения и восхищением красотой Дэ фэй в его сердце поселилось уважение.

— Да, — сказал тайшигун, — государь назвал беседку в память о журавле, на котором царевич Цяо улетел в страну Белых Облаков.

Дэ фэй, в восторге от своей догадки, просияла всем лицом и встрепенулась так живо, что одна из служанок, причесывавших ее, уронила гребень. Эта вспышка простодушной радости умилила Цяня, и он уже ждал, что же Дэ фэй спросит еще. Снова замерев под ловкими руками прислужниц, красавица сказала:

— Очевидно, государю чем-то дорога история царевича Цяо?