Филиппо Маринетти - Футурист Мафарка. Африканский роман

Но эта ничтожная забота об угрюмом соблюдении нищенского облика все больше и больше обессиливала Мафарку, который начал весело приплясывать на ходу, обрадованный тем, что укрылся за хитростями, перенятыми у мимов и гимнастов.

И он спросил себя:

– Найдется ли хоть один из комедиантов Бубассы, который сумел бы в один миг, без помощи белил и румян, преобразиться так же искусно, как сделал это я?.. Кто из них может узнать в этом печальном нищем, каким являюсь я, более жалкий и более хромающий, чем все нищие на земле, Мафарку-эль-Бара?..

Эти последние слова, которые Мафарка произнес слишком громко, заставили его вздрогнуть от суеверного страха; он поднял голову и широко раскрыл огромные руки для того, чтобы его грудь могла полнее вдохнуть безграничную, свежую ненависть пустыни.

– О, как родственна эта тишина! – вздохнул он. – Я чувствую ее на моих ногах, на моем животе, на моих губах, как мягкую простыню моей детской постели!.. О, это ты, Лангурама, моя милая мама, это ты бродишь вокруг моей кроватки, старательно оправляя ее легкой рукой!.. О, я узнаю твою руку!.. О, позволь мне, мамочка, прободрствовать эту ночь!.. Так надо!.. Не уноси свою лампу!.. Поцелуй и ложись потом в свою кровать из облаков!.. И спи спокойно!.. Не жди меня! Да будет сладка тебе эта ночь!..

И Мафарка-эль-Бар бросился вперед большими упругими шагами, скользя на роскошных рессорах ветра и катясь, как слово победное, прямо в уста к Богу.

И в беге он сжимал кулак, как будто на перекладине руля, когда барка с выпуклыми парусами идет на боку, перегоняя товарок.

И он шел, рассыпая во мрак крики насмешливого восторга, как рассыпает богатый виноградарь излишек виноградного сбора старым, надоедливым нищим, под тяжестью которых гнется плетень виноградника.

– О, Брафан-эль-Кибир! Мой враг! Ты еще спишь там, далеко, за предельными границами горизонта!.. И не слышишь, что я иду!.. Я несу тебе чудный и страшный подарок: я несу тебе свою, запертую, как сундук, голову!.. Но берегись, ах, берегись того, что там внутри!.. С зарей я буду у тебя в лагере, ибо я спешу налюбоваться твоим гигантским станом и резкими вздувшимися мускулами твоих воинственных рук, которые ты кормишь днем и ночью этим опьяняющим ветром пустыни. Твой разочарованный взгляд должен уметь лучше моего измерять с высоты звезд события земли… И я полагаю, что ты вполне равнодушен к жалким наслаждениям победы, которые совсем не могут рассеять твою неизмеримую меланхолию!.. Тебе нет дела до победы, не правда ли, о, скажи!.. Ты слишком мудр для этого!.. Тогда, о, будь настолько мил, мой Брафан-эль-Кибир, и дай мне победить тебя!.. Это каприз, это детская прихоть! Но я от этого болен! У меня только одно единственное желание, а именно, топтать ногами твои огромные песчаные замки, король пустыни!.. Сегодня мне нужны твои царства!.. Я их хочу!.. Я хочу их!.. Просто, чтобы позабавиться!.. Как радостно будет развалиться всей моей огромной душой в этой громадной пустыне, пышном и глубоком ложе солнца, сминая его песчаные матрацы!..

«Что такое равнина?.. Я больше уже не понимаю этого!.. Я, я, я стою на кривой мира, как гвоздь в колесном ободе, как стрела на тетиве огромного натянутого лука… Но кто меня спустит?.. И против кого?.. И против кого?..»

Он остановился на минуту, задыхаясь; потом снова возобновил свой танцующий бег под звездами.

И пел во все горло:

– Я здесь, обратив уста к небу, я здесь, как маленькая фарфоровая чашечка под этим горячим потоком черного кофе, которое как следует посахарено звездами!.. Но его льют со слишком высокого места и, положительно, струя слишком тяжела… Мой горшечник хорошо изогнул мои края, но, тем не менее, я никогда не смогу вместить все это, надушенное возбуждающим мраком. Может быть, я не та чашка, которая предназначена тебе, о, восхитительный ночной мокка! Но все же это странно, ибо концепция бесконечной вселенной отлично держится в литейной форме моей головы… подобно тому, как в незаметной лепешке, содержатся сильные духи, которые одни могли бы опьянить целый город… Увы! Мой фарфор трескается!.. Все вокруг меня и во мне уже в агонии. Вы стареете, дальние солнца, крутящиеся во всю прыть, как горячие колеса, вы, планеты, о, летящие брызги!.. А ты, наш солнечный диск, ты сегодня очень долго взбираешься на горизонт… Право, ты тоже начинаешь стареть… Нескольких веков будет достаточно, чтобы, сделать твое лицо цвета желтого золота меловым!.. Это твоя манера седеть!.. Потом ты от жары поголубеешь… После, немного сжимаясь, ты остынешь, растопившись; наконец твоя кора снова затвердеет. Это твоя манера умирать! Я вижу тебя во сне прозрачным и черным, как мумия. Твои спутники воспользуются твоей дряхлостью и бросят тебя; сколько бы ты ни глотал их – это не поможет твоим лучам мягким, как ноги паралитика. И ты, моя возлюбленная земля, ты сжимаешься! Излишек звездной гимнастики, вероятно! Факт тот, что ты худеешь! И потому ты стягиваешь пояс своего экватора на тропическом брюхе!

«От этого у тебя в животе малоутешительное урчание… Напрасно ты все более и более охлаждаешь глазки, которые строишь луне!.. Она, в конце концов, будет от ярости и желаний прыгать в твоих руках, чтоб выпить, наконец, полный поцелуй, после такой платонической любви!.. Помолись за нас, бедных блох, заблудившихся в сумасшедшем водовороте этой огромной земной постели!..

«Альдебаран! Плечо Ориона! Вы далеко не уползете на ваших дрожащих лучах, как на костылях!.. Нога Ориона… и ты, Созвездие Лебедя, вы тоже ослабнете! О, я не хочу любить ничто, кроме ваших огромных и живых взглядов, о, мои братья, Сириус, Вега, Созвездие Медведицы! Ибо в ваших глазах пламя первой юности!..»

Распевая это, Мафарка-эль-Бар еще бежал, влекомый, как легкий сор, незримым дуновением своей воли по мрачному океану пустыни, окруженный волнующимися качелями поднятых песков.

Но как только родившаяся заря, смеясь, разбудила на зените облака, он принялся красться, со скрытной медлительностью вора, между вершинами рыжеватых холмов, которые беспорядочно бежали во все стороны горизонта.

С перекаленного востока поднимались широкие отражения желтого экстаза, любовно склонявшиеся на землю, в то время, как на западе белые селения окрашивались под слегка фиолетовым небом в розовое.

Увеличение света и воды усилило скорость Мафаркиных ног среди стольких призрачных венчиков, которые расцветали там и сям на песке.

Вдруг Мафарка почувствовал колющие укусы голода, которые, помимо его воли, вели его к красному дыханию невидимого солнца… Оно вышло очень далеко, там, из дымящегося рта облаков, как большой аппетитный хлеб, горячий и с позолоченной корочкой, вкусно хрустевшей.

В тот же момент внезапный порыв ветра донес до Мафарки звук голосов, скрипящий шум колес и веселое ржание лошадей.