Филиппо Маринетти - Футурист Мафарка. Африканский роман

Монотонный лай, усиленный мраком, порою погасал, расплавляясь, в гуле черных эхо; потом он трагически вздымался и надувался как будто для того, чтобы наполнить пустоту звучных галерей. Вдруг свежий взрыв серебристого смеха успокоил лай и был слышен только красивый смех женщины. Это была опять Колубби! Мафарка, вздрогнув, узнал ее голос… Что делала в Подземелье эта хранительница шакалов?..

Он ответил сам себе, прыгнув вперед и бросившись по коварному следу лая, вновь начавшего мрачные рулады. Злоба и страх поднимали ноги Мафарки, которые так яростно спешили что он почти мгновенно очутился под большими прохладными сводами. Жалобный ветер толкал его из прохода в проход, и вдруг топорщившиеся крики остановили короля. Да, да! Безобразные животные, возбужденные опьяняющим запахом смерти, были действительно в священных Подземельях. Без сомнения, они душили друг друга от ярости, стараясь в то же время взломать крышки саркофагов.

Мафарка решил, что жесткое дерево должно было непременно уступить их усилиям и его сердце в слезах увидело в страшном отчаянном видении кроткое каштановое лицо мумии матери, разодранное свиною мордою гиены.

О, бедные! Священные повязки, с их ржавчиной соли и слез, развязанные на смиренном и покорном теле матери!.. Видение предстало так отчетливо, что Мафарка не мог удержаться и, несмотря на слабость ног, бросился во мрак, собрал свои силы и, ощупывая, карабкаясь и ползя на четвереньках, шатался, как пьяный, каждую секунду чувствуя, что его голова, тяжелая от страдания, влекла и толкала его вперед.

Его ноги натолкнулись на кричащую кучу вонючей шерсти… Уж не заблудился ли он?.. Он топтался в зловещей чаще мастиковых деревьев и карликовых пальм. Но сердце увлекало его вперед и сверхъестественная ловкость удерживала его тело от падения, несмотря на то, что оно страшно скользило по грибовидной темноте, шатаясь между живыми кудлами корней, плывя и гребя в густом, тяжелом и безмолвном мраке.

Мафарка без страха нащупал чудовищных жаб, покрытых светящимися волдырями и вдруг когти расцарапали ему лицо. Он сразу выпрямился и замахал руками, раскидывая могучие удары ног в скрежет невидимых челюстей. Злоба обновляла его силы и инстинктивно ориентируясь во мраке, он бросился против скрипящего стада безобразных животных, которые удирали, жуя сажу мрака и уплетая за обе щеки лакомые икры быстроты.

Бред, невидимая сила охватили вдруг Мафарку и подняли ему голову, чтобы заставить его остановиться.

Его руки машинально шарили повсюду, наудачу, по стенам и по земле.

Он нашел; наконец он нашел. Это было как раз вовремя, потому что волнение душило его.

– О, хоть бы мог, я крепко прижать к сердцу кроткую мумию матери!..

Форма саркофага тихо скользнула к нему на грудь и он крепко сжал ее руками. Потом, подняв почетный груз, на вытянутых руках, над головой, он бросился вперед, ища света.

Там в глубине галереи, он заметил первый проблеск света. Это была едкая заря, смутно улыбавшаяся вдали. Робкая краска смущения молодой девушки, купающейся голою под прикрытием скал и вздрагивающей от опасения быть внезапно застигнутой нескромными глазами и потому бегло осматривающейся!

Мафарка почувствовал себя легче листка на ветре энтузиазма, влекущего его по длинным кулуарам к черным пещерам.

Когда несколько минут спустя Мафарка вышел из Подземелий, он медленно двигался, выпрямляя стан и дыша полной грудью.

Ослепительное счастье озаряло его лицо, между поднятыми руками, высоко несущими черный саркофаг; так несут корзинку, переполненную безумными розами!

И он пел:

– Лангурама!.. Лангурама!.. Иди скорей и посмотри на моего сына!.. Он прекрасен, он прекраснее и сильнее Магамала!.. Ты плачешь от радости!.. О, твои слезы отныне наполнят твое сердце прохладой!..

О, не бойся, мамочка!.. Ветры не смогут ничего ему сделать!.. Небо будет только спокойным озером под его спокойными ногами, несмотря на предательские теченья, которые карабкаются под облаками с длинными веревками, чтобы мешать полету орлов!.. Газурмах одним своим взглядом обратит их в бегство!.. Вот он!.. О, его крылья!.. Его огромные крылья!

И Мафарка спустившийся до шаловливого мерцания волн, качал пальмы своего мечтательного, томного голоса.

Но его окутал исподтишка вздох, вздох такой же смутный, нежный и меланхолический, как воспоминание о былом аромате среди сегодняшних задорных зловоний.

Это его мать жалобно шептала:

– Укачай меня, дитя мое, как некогда я укачивала тебя!.. При этих словах Мафарка почувствовал, что у него подкашиваются ноги:

– Да, да! Любимая мама!.. Я буду укачивать тебя без конца, чтобы усыпить тебя! Я вторично закрою долгими поцелуями твои глаза!.. Ибо час настал!.. О, мать моя, поцелуй меня в лоб, как когда-то, когда ты приходила и садилась между моей постелью и постелью брата… И ты сидела, затаив дыхание, чтобы не разбудить нас!.. Я совсем маленький, о, мама!.. И мне страшно, как ребенку, когда ветер пустыни в грозовые ночи вдруг открывает для смерти дверь!.. Будь счастлива! Забудь меня!..

– О, Мафарка!.. Я протягиваю губы сквозь дерево саркофага!.. Да, да! Я чувствую теплоту твоих губ!..

– Мать, мать!.. Я люблю тебя больше, чем свою молодость!..

– Мафарка! Поцелуй и за меня твоего сына прямо в губы!.. О, не забудь это исполнить!..

Крик радости потряс грудь Мафарки. Он бросился вперед, туда, к сыну, как струя фонтана, запев:

– Газурмах! Газурмах! Вот близ тебя священное лицо моей матери!.. Моя мать, моя мать здесь на берегу и смотрит на тебя!.. Вот доблесть твоей крови! Вот чистая сила, которая уравновесит твои энергии, когда ты будешь летать над прыгающим животом моря-балерины, не поранив себя о красные кинжалы ее грудей, не запутавшись в ее шевелюре из водорослей, не упав в ее хриплое горло куртизанки!..

Но он заторопился, видя как скользит со скалы на скалу дрожащая тревога зари.

Вскарабкавшись до вершины огромной клетки, он почувствовал себя легче мыльного пузыря и словно невидимое дыхание уносило его к небу.

– О, ласковое дыхание моей матери, ты толкаешь меня в объятия к моему сыну!.. Я повинуюсь!.. Я спешу!.. Ты велишь мне уничтожить мое тело, давая жизнь сыну!..

Я повинуюсь!.. Я спешу!..

Потом усевшись на узел протянутых канатов, привязывавших два огромных охровых крыла, он в последний раз обратился к Газурмаху:

– О, мой сын! О, мой господин! Я все отдал тебе! Постами, кровавыми жертвами я предохранил свою волю от того, чтобы она зависела от напитка, от ослепительной краски или от женского аромата!..

«Я вновь ухватил свои нервы, волочившиеся как вожжи во мраке бури… Я прибил свою душу и поверг ее во прах… Потом я потащил ее за волосы, как воровку, по всем темным и отчаянным дорогам, в ужасные пустыни, под свет звезд, приводящих в уныние и внушающих мысль о самоубийстве!