Филиппо Маринетти - Футурист Мафарка. Африканский роман

«Что касается тебя, море, я презираю тебя, о, тяжелое массивное море с голубыми зазубринами твоих металлических волн, за которые цепляются и останавливаются корабли, как медленные колеса… Я охотно позабавлюсь, глядя, как ты всё дрожишь, когда буря хватает тебя и обрушивается на тебя, сжатая и массивная от яростной атаки!»

Когда Газурмах выкрикивал эти слова, в розовом тумане открылись легкие пространства лазури с ярко очерченными контурами, которые эластично, с долгим и очень нежным шепотом, меняли свою форму. Это были Ветровые Насмешницы, высвистывавшие свои насмешливые песенки:

Ветровые Насмешницы: – О! Твоя красота, Газурмах, твоя красота восхищает нас!.. Ты прекраснейший из сынов земли!.. Но ты так хрупок!.. Но ты так нежен!.. Ах, какие у тебя короткие руки!.. И ты хочешь взять нас?.. Ах, ах!.. Мы не хотим тебя!.. Мы любим только толчки бушпритов!.. Ах, ах! Мы свистим тебе все зараз, прекрасный Газурмах!.. О, не бойся!.. Мы пожалеем тебя!.. Твое тело так сочно, что мы с восторгом будем кусать его. Нас толкает к тебе не любовь, а голод!.. И напрасно ты расточаешь свои силы, чтобы обнять нас крылами!.. Мы по желанию меняем форму наших тел, расстилаясь веерами на огромных горизонтах и скользя, подобно холодным ужам, по твоей содрогающейся спине, потому что мы не больше, чем горькие вспоминания, тревожные сны и меланхолия…

Все эхо: – Меланхолия! Меланхолия!

Газурмах: – О, ваша монотонная болтовня, пастушки волн!.. Я презираю ваши мелодичные зубоскальства и не хочу замедлиться на ваших телах, натертых цветами. Вы, может быть, не знаете меня, но я вас знаю извечно. Что мне красота ваших волос, которые только голубой сон? У вас легкая голова, стройная талия, почти нет грудей, но ваши бока жирны и чувственны, а бедра сильны… Знайте, что тонкие сети ваших дыханий никогда не изменят линий моих крыльев, площадь которых равна пятидесяти саженям, а высота десяти! Я легко буду скользить по вашим текучим бокам; я буду прыгать по вашему животу, эластичному и сжимающемуся (я это знаю); и я сяду к вам на колени, которые плотнее и тверже, чем ваши неясные груди!..

Ваши тела похожи на движущиеся тела волн, которые потрошил форштевнем мой отец, Мафарка, мореплаватель из мореплавателей. Я умею плавать лучше, чем он; значит, я легко буду летать. Как рука пловца, из ударяющей волны делает себе любовницу, небрежно опирается на нее и затем толкает тело вперед, как усталый любовник соскальзывает с ложа уснувшей женщины, – вот как я полечу!..

Ветровые Насмешницы: – Ты никогда не сможешь взлететь к небу, о, прекрасный, слишком грузный возлюбленный!..

Газурмах: – Вы думаете, что я слишком грузен… Ага! Вы вероятно хотели бы катать меня по своей воле, как перышко?.. Так нет же!.. Я силой открою себе проход между вашими мягкими боками, и мой вес даст мне возможность сохранить под вашими резкими ласками равновесие!.. Я бесстрашно обопрусь на вас, ибо, чем больше увеличится моя скорость, тем теснее вы будете сжимать тела подо мною, летящим, в надежде остановить меня своим сопротивлением. Ваша сладострастная толпа будет плотнее там, где я пройду, потому что мои грубые ласки вихрем оттолкнут вас назад!.. Так поднимается впереди корабля вода, рассекаемая им. Чтобы вдохнуть мой запах, мой запах самца вы все устремитесь в пустоту, которую я оставлю за собою, рассекши вашу вожделеющую толпу. Я полечу против течения вашей, струящей блеск, наготы и ваши руки будут сжимать мое тело и толкать его вперед!

Ветровые Насмешницы: – Мы столкнем тебя в наши грозовые постели!.. Мы столкнем тебя, чтобы зацеловать всего!..

Газурмах: – Я прижмусь к вам и буду кусать ваши губы; я пылко лишу вас всех девственности, о прелестные Ветровые Насмешницы; я зацелую вас, пересекая пространство!..

Тем временем живое, голое существо приближалось к Газурмаху, тяжело плывя. Казалось, что оно разбито и умирает. Волны выгибали дугою спины, как противные кошки, со своими хвостами из пены, оспаривая друг у друга эту бедную раненую крысу, которой они позволяли слегка продвигаться к надежде освобождения.

Когда это жалкое существо взбиралось на скалу, лежавшую почти в уровень с водой, Газурмах вздрогнул от жестокой радости. Он узнал Колубби. Она вытянулась в уровень с поверхностью волн в газообразном шорохе пены и, лежа с раскинутыми руками, громкими криками призывала своего неумолимого любовника:

– Я жду смерти от тебя!.. О, мой сын, мой возлюбленный!.. Убей меня, потому что я – единственная свидетельница твоего божественного рождения!

Сильный всплеск. Мяукание волн в раздирающих душу рыданиях. Тяжелая струя крови розовым султаном разбилась о грудь Газурмаха, который могучим взмахом крыльев поднялся в высь. Поднялся так скоро, что едва услышал далеко под ногами, умирающий, хрипящий возглас Колубби:

– Ты разбил своими бронзовыми ребрами мое сердце!.. Убивая меня, ты убил Землю!.. Скоро ты услышишь ее первую предсмертную судорогу!..

Страшный треск был ответом на эти слова. Это был первый подземный толчок, распространявшийся от скалы к скале до двух больших мысов Тум-Тума, чудовищных крокодилов, которые качнули три сильных удара хвоста в белый горизонт, в огромном полете сверкающей чешуи под равнодушным взглядом царствующего над укрощенным морем Солнца. Однако, бесформенные глотки Подземелий замычали, выдыхая желтый пар, изборожденный фосфорическим светом, который поднимался колоннами, состоявшими из шорохов; поднимался, зачумляя огромное, свободное небо.

– Тьфу!.. Меня тошнит от этого запаха мумий, от этой вони мертвых веков!.. Поднимемся выше!

И сразу взвившись на сто локтей выше, Газурмах, томно вверился своим громадным оранжевым крыльям, покрытым золотым лаком утренней зари. Он был на сто лье выше извилистого прибрежия. Ах, значит, горы вышли из своего массивного сна; о, гигантские пастухи с огромными гранитными плечами, блестящими сквозь лохмотья зелени. Они спали больше шести тысяч лет, как попало, страшно разбитые от усталости, наполовину затопленные своими огромными стадами бархатных откосов, лающих гротов и холмов, этих испуганных овечек.

Вот они внезапно проснулись! Одни с трудом потягиваются, хрустя мускулами и бицепсами, усаженными кустарниками. Другие выгибают спину, чтобы потереться о густые облака с золотыми шипами, которые катятся, как гигантские ежи, сметенные лавиной снега. Но эти колоссы-пастухи слишком тесно сидят, и вот самый большой из них, утес с тяжелой базальтовой башкой, вдруг загорается гневом. Он хочет выйти из давки и двигается, оглушительно работая локтями. В своей шумной ярости он вспахивает бока соседних, зловеще ворчащих утесов.

Одна из гор храбро подставила свою желтую верхушку, которая была раздавлена без шума, как спелый кизил. Потом с оборванной и смятой растительностью отступала полосами, преклоняя колени в импровизированной бездне.