Ян Висе - Святая и грешница

Я поднял свечу и осветил картину. Она составила бы украшение любой красивейшей церкви на земле. Но нашла место здесь, в самом маленьком и неприметном Господнем Доме.

Фигуру распятого Христа я поставил на пол. Я подозревал, что священник сам вырезал ее из дерева, очевидно, в свой первый оптимистический период, полный надежд.

Он не творец и не художник, это ясно. Теперь время покажет, по-прежнему ли он священник.

Я возвратился назад в его комнату и лег, стараясь не шуметь, на полу, укрывшись своим пальто. Мне было не очень удобно, но главное я чувствовал — успокоение пришло ко мне.

Когда я проснулся на следующее утро, священника в комнате уже не было. Я заглянул в нетерпении в церковь. Он стоял на коленях перед алтарем и молился. Я оставил его одного и пошел прибрать в его комнатушке. Потом я поставил на стол еду, которую вечером принес с собой из таверны.

Мне пришлось долго ожидать. Я слышал, как он ходил по церкви, и понял, что произошло именно то, на что я надеялся.

Глаза его сияли, еще сильнее, чем тогда, в первый раз. Он весь как-то распрямился. Не прятал лицо.

«Произошло чудо, — сказал он, — Бог говорил со мной. Впервые за много лет. Он дал о себе знать».

Он потянул меня в церковь и указал на картину. Он укрепил на ней крючок и повесил ее высоко на стене так, чтобы свет падал прямо на нее. В этом освещении картина сияла, искрилась, как бы возвещая торжество веры, победу света над мраком, добра над злом.

Ему и в голову не пришло спросить меня, имел ли я какое-то отношение к картине. Нет. Он пережил необъяснимое, чудо, и он поверил в него. Зачем ему факты, реальные подтверждения, домыслы. Чудо свершилось — вот и все. Он не нуждался в объяснениях.

Он хотел верить.

Через час зашла в церковь пожилая женщина, одна из немногих верующих в селе. И она увидела чудо, появившееся над алтарем. Так новость эта разошлась по всему селу.

Не каждый поспешил в церковь, но вскоре она все равно оказалась переполненной. Прихожане не хотели расходиться, пока священник не отслужит мессу. Под пение непонятных им латинских слов склонили они головы и благодарили за сотворение чуда. Дрожащий голос священника едва слышно звучал в дряхлом церковном помещении с растрескавшимися стенами.

Но вдруг пение как бы вынеслось на свободу из каменной темницы и взметнулось благодарением к небу. Вначале осторожно и как бы пробуя, но затем громогласно. Вся община запела, восторженный мощный хор латинских слов вздымался в небесную высь.

И тут произошло нечто, чему нет объяснения. Трепещущие звуковые волны уплотнялись и поднимались куполом над головами собравшихся. Низкая крыша церквушки как бы исчезла. Звуки хора неслись прямо в открытое небо, которое радужным сводом нависло над ними. Недолго продолжалось это видение, а потом они почувствовали, что небо снова опускается и растворяется в их пении.

Было ли это знаком Божьим мне самому? Знаком прощения? Как еще иначе это нужно толковать, если убийца сотворил чудо.

Отныне священник и община живут в счастливом содружестве. Днем и вечером идут люди к дому священника. Они приносят невеликие подношения, в основном еду. Не слишком много, потому что они сами бедны, но все равно приносимого ими достаточно для священника на несколько недель вперед. Даже вино из таверны теперь ему приносят и ставят под дверью.

Мы сидели с ним и говорили далеко за полночь. Теперь священник спит на своем ложе, умиротворенная улыбка на лице, как у ребенка. После нашего разговора он еще долго лежал перед алтарем и молился.

Сам я должен закончить свои записи, изложив то, что случилось, прежде чем я пойду спать.

Целый вечер священник только и делал, что говорил мне о чуде. Но мир, снизошедший на меня в церкви во время песнопения, снова покинул меня. Простая вера священника также не убеждала. Мыслями я возвратился к той десятилетней давности ночи, когда я впервые постучался в дверь священника, продрогший и несчастный.

Я скрывал, я не хотел признаться ни себе самому и никому другому: когда я пришел тогда к священнику, я был убийцей.

Теперь я собрался, наконец, с мужеством и просил священника выслушать меня.

Я поспешил прочь из дома, застав свою жену спящей в объятиях другого, я бегал по городу как сумасшедший. Переполненный отчаянием и сомнением.

Потом я снова вскочил в седло и умчался из города. Мне надо было скрыться до наступления темноты следующего дня. Я собирался вернуться домой к тому времени, когда мои друзья возвратятся с охоты. Я решил молчать о том, что узнал.

Когда загорелся новый день, я спешился и пустил лошадь пощипать травы на плато меж скалами. Весь день я скрывался, так что никто не видел меня. Я был совершенно спокоен, когда снова сел на лошадь. Солнце садилось в море на западе.

Стемнело, когда я подъехал к городу. Я неспешно ехал по безлюдным улицам, пересек базарную площадь. Фонтан на ней выглядел одиноко и смотрелся одной огромной тенью. Когда я почти вплотную проскакал мимо него, то заметил человеческую фигуру, кто-то сидел на каменных ступеньках, склонившись вперед и подпирая голову руками.

Даже в темноте я узнал его, да, это был он. Тут он поднял голову, и я увидел его молодое бледное лицо.

Клянусь, у меня не было никаких злостных намерений, когда я сошел с лошади и направился навстречу ему. Юноша поднялся. Он также узнал меня. Он сделал шаг навстречу мне. Была ли виною его смущенная улыбка?

Больше я ничего не помню, помню только его безжизненное тело в луже крови. Я наносил удары снова и снова, превратив его изящное тело в кровавое месиво, в труп.

Я не помню, как это случилось, но все же мне не забыть его молодое ясное лицо, когда я в первый раз пронзил его. Смятение и боль увидел я тогда в его глазах, прежде чем они закрылись навеки.

Один-единственный миг — ослепление и безудержный гнев — и я убил человека, невинного. Юноша был молод и только начинал свои поиски правды.

Я был убийцей.

Я не осмеливался смотреть на священника, пока говорил. Но теперь я смотрю ему в глаза. И читаю в них: священник не принял моей исповеди от имени Бога. Он принял ее как исповедь друга. Он понял, что я еще не готов, внутренне не готов принять отпущение греха.

Гораздо спокойнее я продолжал. Я пытался описать страшное мгновение, когда я снова овладел собой, склонился над мертвым телом юноши с кинжалом в руке. Я не хотел более видеть этот кинжал. Но я не отбросил его. Он был не простой, с рукояткой, украшенной драгоценными камнями. Если его найдут у трупа, найдут и преступника. Я должен забросить его подальше.

Мысль о том, где спрятать кинжал, овладела мной. Лихорадочно, без определенного плана, я искал место, где можно было бы надежно его припрятать. Я нашел такое место. Фонтан был построен на четырехугольном цоколе со ступеньками по сторонам. Цоколь состоял из отдельных блоков. Кое-где между блоками образовались расщелины.