Сергей Сергеев-Ценский - Витязи морей

Спросит, бывало:

— А ну, что такоича, отгадай-ка: «Был телком, а стал клещом: впился мне в спину, а без него — сгину».

Конечно, куда же молодому деревенскому парню отгадать такое, и Коренной ухмыльнется в усы, крутнет головой и сам скажет:

— Да ведь он из телячьей кожи, ранец-то наш солдатский.

И тут же, к случаю, ввернет еще загадку:

— «Кафтан, хотя бы сказать, черный, а бедный; сапог хотя из себя желтый, а медный; хлеба не молотит, а по ногам колотит». Что такоича?

Это — тесак. Но были у Коренного и еще загадки — о патроне, о пуле, о курке, о пушке, о солдатской пуговице, которая «не платит оброку, а служит без сроку», и о каждой вообще вещи из солдатского обихода: он любил все складное и со смыслом и хранил в памяти, как святыню.

Но самой большой святыней в те времена в бою кроме знамени полка был локоть товарища: в рукопашную ходили густыми колоннами, рассыпного строя не знали, от локтя товарища отрываться считалось тягчайшим преступлением против правил дисциплины. Шла стена, ощетиненная штыками, способная не только выстоять под бешеным натиском конницы, но и обратить ее в бегство. Так было и здесь, в Бородинском бою.

Однако таяла стена под градом ружейных пуль, картечи и пушечных ядер, и вот только тогда, когда разбивалась стена на отдельные куски, звенья, людские толпы, возможно становилось действовать в меру своих личных сил и способностей.

И вот тут-то, когда третья гренадерская (гренадерскими ротами в пехотных полках того времени назывались первые роты батальонов, то есть 1, 5, 9 и 13-я; остальные были «мушкетерские») рота Финляндского полка потеряла в схватке с французами своих офицеров, шестеро солдат во главе с ефрейтором Коренным защищали несколько часов русскую позицию на опушке леса.

Потом, когда все шестеро были представлены к награде — к Георгию IV степени, их подвиг изложен был так:

«Во все время сражения находились в стрелках и неоднократно опровергали усиливающиеся его цепи, поражая сильно, и каждый шаг ознаменован мужеством и храбростью, чем, опрокинув неприятеля, предали его бегству, выгнав его на штыках из лесу, заняли то место, которое ими несколько часов упорно было защищаемо».

Так, не особенно вразумительно, писали о Коренном с товарищами русские полковые писаря двенадцатого года. Но через год пришлось писать о нем одном и полковым писарям французским.

В октябре 1813 года под городом Лейпцигом, в Саксонии, несколько дней подряд шла «битва пародов». Оставив всю свою армию на полях России, Наполеон успел собрать новые силы и дал здесь сражение объединенным войскам русским, австрийским, прусским и шведским. Здесь военный гений величайшего полководца того времени должен был уступить двойному превосходству в силах, и сражение окончилось отступлением Наполеона после огромных потерь, но, и отступая, французы были еще настолько сильны, чтобы вести с собою пленных, даже и раненых.

В числе таких раненых пленных был и Леонтий Коренной.

Если в Бородинском бою сражалось с обеих сторон до четверти миллиона, то в «битву народов», затянувшуюся на пять суток, было втянуто полмиллиона людей при двух тысячах орудий. Казалось бы, совершенно невозможно было здесь проявить себя простому русскому ефрейтору, хотя бы и с Георгием за Бородино. Здесь оспаривали победу великие полководцы, здесь было несколько монархов — русский, французский, австрийский, прусский, неаполитанский (Мюрат), здесь на весы счастья положены были судьбы нескольких государств Средней Европы… И все-таки можно отыскать на карте Германии и на плане великого сражения под Лейпцигом селение Госсу, которое было атаковано Финляндским полком.

Французы были выбиты из южной части селения, но упорно держались в северной, и, когда третий батальон Финляндского полка под командой полковника Жерве обошел деревню, он наткнулся на превосходящие силы.

Место боевой схватки оказалось тесным, так как французы получили подкрепление. Сзади русских тянулась каменная стена, и, когда барабаны забили отбой, солдаты перебирались назад через эту стену. Но большинство офицеров батальона, столпившись при девятой роте, были ранены, как и сам полковник Жерве, а другого пути отступления не было — остатки батальона оказались плотно окружены французами.

И вот французы увидели, как одного за другим брал своих раненых офицеров на руки рослый плечистый гвардеец, украшенный белым крестом. Он поднимал их до гребня стены, откуда они валились вниз в безопасное для себя место, в сад. Последним был отправлен таким же образом за стену полковник Жерве, который был хотя и легко ранен, но оставался уже батальонным без батальона и вот-вот мог очутиться в плену.

Пока гвардеец был занят этим, около него отбивались еще штыками десятка два человек первого взвода роты. Но вот упал из них один, другой… вот падает третий, проколотый штыком…

— Держись, братцы, крепче!.. Э-эх, двух смертей не бывать, одной не миновать! — закричал Коренной, начиная работать штыком так, как только он мог работать.

И французы попятились — сразу шире стало место около стены.

— Эй, не сдавайся, ребята! — кричал, ободряя других, Коренной, хотя и видел, что помощи ждать неоткуда, а французов было тридцать против одного.

И никто не сдался. И все легли на месте, как герои. Оставался один Коренной. Он был уже ранен в нескольких местах штыками, он был весь полосатый от крови, но, прижавшись к стене, парировал удары и наносил их сам, пока не сломался штык у хомутика. Тогда перехватил свое ружье Коренной и начал действовать прикладом, как дубиной…

И такое уважение к себе внушил Коренной французам, что, когда упал он наконец на кучу тел, около него стали почтительно: никто не осмелился его добить.

Напротив, насчитав на его теле восемнадцать штыковых ран, недавние враги уложили его на носилки и отнесли на перевязочный пункт. Французские лекари, удивляясь крепости кованых мышц русского солдата, пришли к выводу, что из всех восемнадцати полученных им ран нет ни одной опасной для его жизни. И действительно, тут же после перевязки Коренной встал на ноги.

Наполеон имел обычай посещать раненых на перевязочных пунктах, сделал это он и теперь, и, когда увидел Коренного и услышал доклад, при каких обстоятельствах был взят он в плен, он поразился.

— За какое сражение он получил крест? — спросил полководец.

Коренному кое-как перевели вопрос Наполеона, и он ответил коротко:

— Бородино.

— A-а… Бо-ро-ди-но…

Перед баловнем побед, только что покинувшим поле сражения, которое он не считал бесповоротно проигранным, встала картина страшного боя под Москвой. Об этом бое впоследствии, на острове Елены, писал он как о самом ужасном из пятидесяти данных им сражений.