Эрих Ремарк - Триумфальная арка [litres]

– Нет, ни за что! – с живостью возразила Ивонна. – Он не из таких. Не какой-нибудь клещ расчетливый, вы не подумайте! Если и отлупит, то только в сердцах. Когда найдет на него. А так ни за что – хоть на коленях буду умолять.

– С характером, значит. – Равич вскинул на нее глаза. – Ты здорова, Ивонна.

Она встала с кресла.

– Ну, тогда за работу! А то меня внизу уже старичок ждет. С седенькой бородкой такой. Я ему уже и синяки показала. Он чуть на стенку не полез. Дома-то под каблуком, наверно. Небось спит и видит, как он старуху свою лупцует. – Она залилась колокольчатым смехом. – Все-таки странная штука жизнь, верно, доктор? – И величаво выплыла из кабинета.

Равич вымыл руки. Потом убрал инструменты и подошел к окну. Серебристой дымкой между домами уже сгущались сумерки. Голые деревья тянулись из асфальта, как черные руки мертвецов. В засыпанных окопах на такие иногда натыкаешься. Он распахнул окно и выглянул на улицу. Таинственный час между явью и сном, между днем и ночью. Час любви в укромных гостиницах – для замужних женщин, для женатых мужчин, которые чуть позже будут чинно восседать за семейным столом. Час, когда итальянки в долинах Ломбардии уже начинают желать друг другу felicissima notte [19] Доброй ночи (ит.). . Час отчаяния и час мечтаний.

Он закрыл окно. Казалось, в комнате сразу потемнело. В нее влетели тени и устроились по углам, затевая свои беззвучные беседы. Бутылка коньяка, принесенная Роландой, мерцала на столе огромным шлифованным топазом. Равич постоял еще минутку – и пошел вниз.

Там уже играла пианола, а просторный зал был залит ярким светом. Девицы в откровенных розовых комбинациях в два ряда сидели в центре на высоких табуретках. Все, понятное дело, были без бюстгальтеров: покупателю надо показывать товар лицом. Клиентов было уже с полдюжины. В основном мелкие буржуа средних лет, явно из числа осторожных завсегдатаев: зная, что девицы сегодня проходили обследование, они торопились воспользоваться гарантией венерической безопасности. Ивонна была со своим старичком. Тот сидел за столиком перед бутылкой дюбонне, а она стояла над ним, поставив ногу на его стул, и пила шампанское. С каждой заказанной бутылки ей причиталось десять процентов. Старичок, должно быть, и впрямь от нее без ума, если уж на шампанское раскошелился. Обычно такое позволяют себе только иностранцы. Но Ивонна свое дело знала. У нее был победоносный вид цирковой укротительницы.

– Закончил, Равич? – спросила Роланда, стоявшая у входа.

– Да. Все в порядке.

– Выпьешь чего-нибудь?

– Нет, Роланда. Домой пора. Я весь день работал. Горячая ванна да свежее белье – вот и все, что мне сейчас нужно.

И, минуя гардероб возле бара, направился к выходу. На улице мерцанием фиолетовых глаз его встретил вечер. По голубому небу, одинокий и деловитый, куда-то спешил аэроплан. Черным комочком на самой высокой ветке одного из безлистых деревьев щебетала птица.

Безнадежная пациентка, пожираемая изнутри раком, этой безглазой, серой тварью; калека-мальчишка, подсчитывающий свою будущую пенсию; шлюха, чей зад превратился в золотую жилу; первый дрозд в ветвях – все это снова и снова проносилось в памяти, пока он, ничего вокруг не замечая, сквозь сумерки и ароматы свежего хлеба медленно шел туда, где его ждала женщина.

– Еще кальвадоса хочешь?

Жоан кивнула:

– Да, не помешало бы.

Равич махнул официанту.

– А есть у вас кальвадос постарше этого?

– Вам этот не понравился?

– Отчего же. Но, может, у вас в подвале найдется что-нибудь поинтереснее?

– Надо посмотреть.

Официант направился к кассе, где в обществе своей кошки мирно дремала хозяйка. Пошептавшись с ней, он скрылся за дверью с матовыми стеклами – там была конторка, где колдовал над счетами хозяин. Немного погодя он появился оттуда с важной, сосредоточенной миной и, даже не взглянув в сторону Равича, пошел к подвальной лестнице.

– Похоже, нас что-то ждет.

Официант вернулся с бутылкой, которую нес на руках, бережно, как младенца. Бутылка была грязная; не живописно вымазанная пересохшей грязью, как это делают специально для туристов, нет, это была откровенно грязная бутылка, явно много лет пролежавшая в подвале, в паутине и в пыли. Официант откупорил ее с особой осторожностью, понюхал пробку и только после этого подал им два пузатых бокала.

– Прошу вас, сударь, – церемонно произнес он и плеснул Равичу на самое донышко.

Равич взял бокал и глубоко вдохнул аромат. Пригубил и откинулся на стуле. Потом кивнул. Официант торжественно кивнул в ответ и только после этого наполнил оба бокала примерно на треть.

– Теперь попробуй, – сказал Равич Жоан.

Она отпила глоток и поставила бокал. Официант внимательно за ней наблюдал. Она подняла на Равича изумленные глаза.

– Такого я в жизни не пила, – проговорила она и тут же отхлебнула еще. – Ты это не пьешь, а как будто вдыхаешь.

– В этом вся соль, мадам, – умиротворенно заметил официант. – Вы сразу разобрались.

– Равич, – сказала Жоан, – ты даже не знаешь, чем рискуешь. После этого кальвадоса я же никакой другой пить не смогу.

– Сможешь. И еще как.

– Но я буду все время мечтать об этом.

– Вот и прекрасно. Станешь мечтательницей. Мечтать о кальвадосе – это так романтично.

– Но другой-то мне уже не будет нравиться.

– Напротив. Он будет казаться тебе даже вкусней, чем он есть на самом деле. Это будет кальвадос с привкусом мечты о совсем другом кальвадосе. Одно это лишит его всякой будничности.

Жоан рассмеялась:

– Чушь какая-то! Да ты и сам знаешь.

– Конечно, чушь. Но только этим мы и живы. А вовсе не сухарями повседневности. Откуда иначе взялась бы на свете любовь?

– При чем тут любовь?

– Да при всем. Она поддерживает жизнь. Иначе мы любили бы только однажды, а все прочее, что встретилось бы потом, отметали. А так тоска по брошенному нами или оставившему нас нимбом переходит на того, кого мы встретим после. Ореол былой утраты сообщает романтический флер новому избраннику. Старый, как мир, фокус влюбчивости.

Жоан вскинула на него глаза.

– По-моему, это отвратительно, когда ты так говоришь.

– По-моему, тоже.

– Не говори так больше. Даже в шутку. Чудо ты превращаешь в какой-то трюк.

Равич промолчал.

– И потом… все это звучит так, словно ты от меня уже устал и подумываешь бросить.

Равич наблюдал за ней как бы со стороны, но с нежностью.

– Вот уж о чем не тревожься, Жоан. Время придет – и это ты меня бросишь. Но не я тебя. Это наверняка.

В сердцах она даже бокал отставила.

– Ну что за чепуха! Никогда я тебя не брошу. Зачем ты опять мне голову морочишь?

Эти глаза, думал Равич. Как будто молнии в них сверкнули. Нежные, красноватые молнии отблеском незримых свечей.