Эрих Ремарк - Триумфальная арка [litres]

Он не ответил. Все было пошло до непереносимости. Он вдруг вообще перестал понимать, как это он целых три дня всерьез полагал, что из-за этой женщины, если она не вернется, он лишится сна? Да какое ему дело до всей этой дешевки? Он достал сигарету и закурил. Во рту пересохло. Только теперь до него дошло, что радиола все еще играет. Она как раз снова завела пластинку, с которой начала – «Я буду ждать…». Он прошел в гостиную и выключил музыку.

Когда он вернулся, Жоан по-прежнему лежала на кровати. Вроде бы все в той же позе. Однако халат был распахнут чуть шире, чем раньше.

– Жоан, – сказал он, – чем меньше мы будем выяснять отношения, тем лучше.

– Не я начала.

Больше всего ему хотелось схватить флакон духов и запустить ей в голову.

– Знаю, – ответил он. – Начал я, я и заканчиваю.

Он повернулся и двинулся к выходу. Но не успел он дойти до двери, как Жоан оказалась перед ним. Захлопнула дверь и встала, ухватившись руками за косяки.

– Вот как! – выпалила она. – Ты, значит, заканчиваешь! Просто берешь и уходишь! Как все просто, правда? Но уж нет, мне тоже есть что сказать! Много чего сказать! Ты, не кто иной, как ты, видел меня в «Клош д’Ор» и видел, с кем я там была, а когда я потом пришла к тебе ночью, тебе было плевать, ты переспал со мной, и утром тебе тоже еще было плевать, видно, не натешился, и ты переспал со мной снова, и я любила тебя, а ты был такой дивный и знать ничего не хотел; и я любила тебя за это, как никогда прежде, я знала, ты таким и должен быть, таким, и никаким другим, и я плакала, пока ты спал, и целовала тебя, и была счастлива, когда шла домой, и боготворила тебя – а теперь? Теперь ты приходишь и тычешь мне в нос все, что прежде, когда тебе переспать со мной приспичило, ты великодушно ручкой этак отбросил и позабыть соизволил, – а сейчас снова из-за пазухи вытащил и в нос мне суешь, и оскорбленную добродетель из себя корчишь, и сцену ревности закатываешь, будто ты мне законный муж! Чего ты от меня требуешь? И по какому такому праву?

– Ни по какому, – ответил Равич.

– Вот как! Хорошо хоть это ты понимаешь. Тогда чего ради ты сюда явился и все это мне в лицо тычешь? Почему раньше помалкивал, когда я ночью к тебе пришла? Конечно, тогда-то…

– Жоан, – сказал Равич.

Она умолкла.

Смотрела на него в упор, тяжело дыша.

– Жоан, – повторил он. – В ту ночь, когда ты пришла, я думал, что ты вернулась. Ты вернулась, и этого было достаточно. Но я ошибся. Ты не вернулась.

– Как это не вернулась? Кто же тогда к тебе приходил? Может, дух бесплотный?

– Приходила ты. Но ты не вернулась.

– Что-то больно для меня витиевато. Хотелось бы знать, в чем разница?

– Ты прекрасно знаешь в чем. Это я тогда еще не знал. Зато сегодня знаю. Ты живешь с другим.

– Ах вон что, живу с другим. Снова-здорово! Если у меня появились друзья, значит, я уже живу с другим! Что мне, по-твоему, целый день сидеть взаперти, ни с кем словом не перемолвиться, лишь бы никто не думал, что я живу с другим?

– Жоан, – сказал Равич. – Не будь смешной.

– Смешной? Это кто смешной? Это ты смешной!

– Хорошо, пусть. Мне что, силой тебя от двери оттаскивать?

Она не сдвинулась с места.

– Если даже я с кем-то и была, тебе-то какое дело? Ты сам сказал: ни о чем знать не желаю.

– Правильно. Я и не хотел знать. Считал, что это в прошлом. Что прошло – то меня не касается. Оказалось, все не так. Ошибка. Мог бы и раньше догадаться. Вероятно, я и сам хотел обмануться. Слабость, конечно, только это ничего не меняет.

– Как так ничего не меняет? Если ты признаешь, что был не прав…

– Дело не в том, кто прав, кто не прав. Ты не просто с кем-то была, ты и сейчас с ним не рассталась. И не хочешь расставаться. Я тогда этого еще не знал.

– Вот только не ври, – прервала она его неожиданно спокойным голосом. – Ты всегда это знал. И тогда тоже.

Она смотрела ему прямо в глаза.

– Ладно, – вздохнул Равич. – Будь по-твоему. Допустим, я это знал. Значит, тогда я не хотел этого знать. Знал – и не верил. Тебе не понять. С женщинами такого не бывает. К тому же это все равно ничего не меняет.

Неподдельный, отчаянный, панический испуг вдруг исказил ее лицо.

– Но не могу же я просто так, ни с того ни с сего выставить из дома человека, который ничего плохого мне не сделал? Только потому, что ты вдруг снова объявился? Как ты не понимаешь?

– Понимаю.

У нее сейчас был вид загнанной в угол кошки, изготовившейся к прыжку и вдруг обнаружившей, что прыгать не на кого.

– Понимаешь? – растерянно переспросила она. Яростный блеск в глазах мгновенно потух, даже плечи опустились. – А если понимаешь, зачем тогда так меня мучить? – устало спросила она.

– Отойди от двери.

Равич сел в кресло, удобное, только если в него не садиться. Жоан все еще медлила.

– Отойди, – сказал он. – Да не убегу я.

Она медленно прошла в комнату и картинно упала на тахту. Вид у нее был вконец обессиленный, но Равич знал, что это только вид.

– Дай мне чего-нибудь выпить, – попросила она.

Он видел: она пытается выиграть время. Что ж, пусть, ему все равно.

– Где у тебя бутылки? – спросил он.

– Там, в буфете.

Равич открыл нижнюю дверцу буфета. Там обнаружилась целая батарея бутылок. Явное большинство составляли осанистые пузыри с мятным ликером. Равич с отвращением отодвинул их в сторонку. Только после этого совсем в углу нашлась бутылка «Мартеля» и бутылка кальвадоса. Та, что с кальвадосом, была еще непочатая. Он не стал ее трогать, взял коньяк.

– Это ты перешла на мятный ликер? – поинтересовался Равич.

– Нет, – ответила она все еще с тахты.

– Ну и хорошо. Тогда я несу коньяк.

– Там кальвадос есть, – сказала она. – Кальвадос открой.

– И коньяк сгодится.

– Открой кальвадос.

– В другой раз.

– Но я не хочу коньяка. Я хочу кальвадоса. Пожалуйста, открой бутылку.

Равич снова заглянул в буфет. Справа – пузыри с мятным ликером для кого-то еще, слева – кальвадос для него. Все так домовито, по-хозяйски, любо-дорого смотреть, даже трогательно. Он достал бутылку кальвадоса, вскрыл. Почему нет, собственно? Дорогая сердцу символика любимых напитков, сентиментальной слезой размазанная по душещипательной сцене расставания. Он прихватил две рюмки и направился к столику. Жоан наблюдала, как он разливает кальвадос по рюмкам.

За окном послеполуденное солнце дарило летний день, золотой и огромный. Свет стал ярче, краски насыщеннее, небо синей. Равич глянул на часы. Начало четвертого. Он посмотрел на секундную стрелку, в первый миг решив даже, что та стоит. Но нет, длинный тонкий золотой клювик исправно склевывал деления секунд на циферблате. Хочешь верь, хочешь нет – он пробыл здесь всего полчаса. Мятный ликер, подумалось ему. Ну и вкусы!

Жоан по-прежнему была на синей тахте, но уже сидела.