Эрих Ремарк - Триумфальная арка [litres]

В номере впустую горел свет. Он вспомнил: уходя, забыл выключить. На столе пятном только что выпавшего снежка белел листок. Он взял эту записку, которую сам же оставил, уведомляя, что через полчаса вернется, и порвал. Поискал чего-нибудь выпить. Не нашлось ничего. Опять спустился вниз. Кальвадоса у портье не оказалось. Только коньяк. Он взял бутылку «Хеннесси» и бутылку «Вувре». Поболтал немного с портье, который доказывал ему, что на предстоящих скачках в Сен-Клу в заезде двухлеток у Лулу Второй самые верные шансы. Мимо них прошел испанец Альварес. Про себя Равич отметил, что тот по-прежнему чуток прихрамывает. Купил газету и вернулся к себе в номер. До чего нескончаемо может тянуться вечер! Кто в любви не способен верить в чудо, тот конченый человек – так в тридцать третьем в Берлине заявил адвокат Аренсен. Три недели спустя его упекли в концлагерь по доносу его возлюбленной. Равич откупорил бутылку «Вувре» и притащил себе со стола томик Платона. Но уже вскоре книгу отложил и сел к окну.

Он не сводил глаз с телефона. У-у, чурка бессловесная! Молчит как утюг. Сам он Жоан позвонить не может. У него нет ее нового номера. Он даже не знает, где она вообще живет. Он не спросил, а она не сказала. Вероятно, неспроста. Зато лишнее оправдание всегда в запасе.

Он выпил бокал легкого «Вувре». «Какая глупость, – думал он. – Ждать женщину, которая только нынче утром от тебя ушла. За все три с половиной месяца, что мы не виделись, я так по ней не тосковал, как сегодня с утра до ночи». Не встреться они снова, все было бы куда проще. Ведь он уже свыкся. А теперь…

Он встал. Дело не в том. Проклятая неуверенность, вот что его точит. Неуверенность и недоверие – закравшись, растут теперь с каждым часом.

Он подошел к двери. Хотя ведь знает, что не заперта, а все равно проверил еще раз. Попробовал читать газету, но строчки плыли перед глазами, как сквозь пелену. Инциденты в Польше. Неизбежные столкновения. Притязания на Данцигский коридор. Англия и Франция вступают в союз с Польшей. Война все ближе. Он уронил газету на пол и выключил свет. Лежал в темноте и ждал. Заснуть не удавалось. Он снова зажег свет. Бутылка «Хеннесси» стояла на столе. Он не стал открывать. Снова поднялся, подошел к окну, сел. Холодная ночь щедро рассыпала в высоком небе яркие звезды. Кое-где во дворах орали кошки. На балконе напротив стоял мужчина в подштанниках и почесывался. Он громко зевнул и ушел обратно в свою освещенную комнату. Равич оглянулся на пустую кровать. Он знал: сегодня ему уже не заснуть. Читать тоже без толку. Он ведь только что читал – и уже почти ничего не помнит. Самое лучшее было бы уйти. Только куда? Не все ли равно? Но ведь и уходить не хочется. Хочется кое-что знать с определенностью. Вот черт – он уже хватанул за горлышко бутылку коньяка, но тут же отставил. Вместо этого пошел к своей сумке, разыскал там снотворное, достал две таблетки. Те же самые, что он дал рыжему. Тот теперь спит. Равич проглотил обе. Все равно сомнительно, что он заснет. Принял еще одну. А если Жоан придет, уж как-нибудь он проснется.

Но она не пришла. И на следующую ночь тоже.

Головка Эжени просунулась в дверь палаты, где лежал пациент без желудка.

– Господин Равич, вас к телефону.

– Кто?

– Не знаю. Не спрашивала. Мне телефонистка сказала.

Голос Жоан Равич узнал не сразу. Очень далекий, он звучал как будто сквозь вату.

– Жоан, – сказал он. – Ты где?

Казалось, она звонит откуда-то издалека. Он почти не сомневался: сейчас она назовет какой-нибудь курорт на Ривьере. Да и в клинику она прежде никогда ему не звонила.

– Я у себя в квартире, – ответила она.

– Здесь, в Париже?

– Конечно. Где же еще?

– Ты заболела?

– Нет. С чего вдруг?

– Ну, раз ты в клинику звонишь.

– Я сперва в гостиницу позвонила. Тебя не было. Вот и звоню в клинику.

– Случилось что-нибудь?

– Да нет же. Что могло случиться? Хотела узнать, как ты там.

Голос теперь звучал яснее. Равич выудил из кармана сигарету и спички. Прижав коробок к столику локтем, зажег спичку, закурил.

– Как-никак это клиника, Жоан. Тут что ни звонок – либо болезнь, либо несчастный случай.

– Я не больна. Я в постели, но не больна.

– Ну и хорошо. – Равич двигал спички туда-сюда по белой клеенке стола. Ждал, что будет дальше.

Жоан тоже молчала. Он слышал ее дыхание. Хочет, чтобы он первый начал. Ей так проще.

– Жоан, – сказал он, – я не могу долго разговаривать. У меня перевязка не закончена, пациент ждет.

Она и тут ответила не сразу.

– Почему о тебе ничего не слышно? – спросила она наконец.

– Обо мне ничего не слышно, потому что я не знаю ни твоего телефона, ни где ты живешь.

– Но я же тебе давала.

– Нет, Жоан.

– Ну как нет? Конечно, давала. – Теперь она была в своей стихии. – Точно. Я хорошо помню. Просто ты опять все забыл.

– Хорошо. Пусть я забыл. Скажи еще раз. У меня есть карандаш.

Она продиктовала адрес и телефон.

– Я уверена, что я тебе все это уже давала. Совершенно уверена.

– Ну и прекрасно, Жоан. Мне пора идти. Как насчет того, чтобы сегодня вместе поужинать?

Опять пауза.

– Почему бы тебе меня не навестить?

– Хорошо. Могу и навестить. Сегодня вечером. Часов в восемь?

– Почему бы тебе сейчас не приехать?

– Сейчас у меня еще работа.

– Надолго?

– Примерно на час.

– Вот сразу и приезжай.

Ах так, вечером мы заняты, подумал он и тут же спросил:

– А почему не вечером?

– Равич, – сказала она. – Иногда ты простейших вещей не понимаешь. Потому что мне хочется, чтобы ты пришел поскорей. Не хочется ждать до вечера. Стала бы я иначе в такое время тебе на работу названивать?

– Хорошо. Как только закончу, приеду.

Он задумчиво сложил листок с адресом и направился обратно в палату.

Это оказался угловой дом на улице Паскаля. Жоан жила на последнем этаже. Открыла сама.

– Заходи, – сказала она. – Хорошо, что ты пришел. Да заходи же!

На ней был строгий черный домашний халат мужского покроя. Это было одно из свойств, которое Равичу в ней нравилось: она не носила пышных шелков, кружев и всяких прочих тюлевых финтифлюшек. Лицо бледнее, чем обычно, и чуть взволнованно.

– Заходи, – повторила она. – Посмотришь наконец, как я живу.

И пошла в комнаты первой. Равич усмехнулся. Хитра! Как ловко упредила и заранее пресекла все вопросы! Он смотрел на ее красивые, гордые плечи. Свет золотится в волосах. На какую-то бездыханную секунду он любил ее, как никогда.

Она ввела его в просторную комнату. Это был богатый рабочий кабинет, залитый сейчас послеполуденным солнцем. Огромное окно смотрело на сады и парки между проспектами Рафаэля и Прудона. Справа открывался вид вплоть до Мюэтских ворот, а дальше в золотисто-зеленой дымке угадывался Булонский лес.