Эрих Ремарк - Триумфальная арка [litres]

Обстановка не без претензии на стиль модерн. Раскидистая тахта синей обивки, несколько кресел, удобных только с виду, слишком низкие столики, каучуковое дерево, в просторечии фикус, американская радиола и один из чемоданов Жоан, приткнувшийся в углу. Ничто вроде бы не режет глаз, но ничто особенно и не радует. Уж лучше либо полное убожество, либо безупречный вкус. Все, что посередке, Равичу не по душе. А фикусы он вообще не выносит.

Он заметил: Жоан пристально за ним наблюдает. Она не знала, как он ко всему этому отнесется, и все же у нее хватило смелости его пригласить.

– Чудненько, – сказал он. – И просторно.

Он открыл крышку радиолы. Это был солидный, дорогой аппарат с механизмом, позволяющим менять пластинки автоматически. Пластинки в беспорядке лежали тут же, рядом, на низеньком столике. Жоан выбрала одну и поставила.

– Включать умеешь? – спросила она.

Конечно, умеет.

– Нет, – ответил он.

Она повернула одну из ручек.

– Шикарная вещь! Играть может часами! И не надо вставать, пластинки менять, переключать. За окном темнеет, а ты лежи себе, слушай и предавайся грезам.

Аппарат и впрямь был отличный. Равич знал эту фирму, знал и то, что стоит эта игрушка тысяч двадцать. Мягкие, плавные волны насыщенного звука заполнили всю комнату вкрадчивой, задушевной мелодией парижской песенки – «J’attandrai» [27] «Я буду ждать» (фр.). .

Жоан подалась чуть вперед, вся обратившись в слух.

– Тебе нравится? – спросила она.

Равич кивнул. Но смотрел не на радиолу. Он на Жоан смотрел. На ее лицо, поглощенное и упоенное музыкой. Как легко ей это дается – и как он любил ее за эту вот легкость, которой сам он обделен! Кончено, подумал он без всякой боли, скорее как путешественник, что покидает Италию, отправляясь обратно на родимый и мглистый север.

Отрешившись от музыки, Жоан улыбнулась:

– Пойдем, ты еще спальню не видел.

– Это обязательно?

Она посмотрела на него долгим, испытующим взглядом.

– Не хочешь взглянуть? Почему?

– И в самом деле, почему? – спросил он в ответ.

– Вот именно.

Она погладила его по щеке и поцеловала. И он знал, зачем и почему.

– Пойдем, – сказала она, беря его под руку.

Спальня была обставлена, что называется, во французском духе. Кровать огромная, подделка в стиле Людовика XVI, овальный туалетный столик того же пошиба, зеркало в стиле барокко, тоже подозрительно новое, обюссонский ковер современной работы, стулья, кресло – короче, полный набор дешевой голливудской декорации. Тут же, однако, как говорится, ни к селу ни к городу, обнаружился подлинный и очень красивый расписной флорентийский ларь XVI века, который посреди всей этой дешевки выглядел принцем крови в обществе разбогатевших мещан. Его, впрочем, бесцеремонно приткнули в угол. Сейчас на этом антикварном шедевре валялись шляпа с фиалками и пара серебряных парчовых туфелек.

Постель была не застелена и даже не прибрана. На простынях еще не изгладилась вмятина от тела Жоан. На туалетном столике – духи в изрядном количестве флаконов. Один из встроенных шкафов распахнут настежь, внутри платья. Платьев явно больше, чем было у нее прежде. Жоан все еще не отпускала его руку. Сейчас она прильнула к нему.

– Тебе нравится?

– Прекрасно. Прекрасно к тебе подходит.

Она кивнула. Он чувствовал ее руку, ее грудь и сам не заметил, как привлек ее к себе еще теснее. Она не противилась, скорее наоборот. Их плечи соприкоснулись. Ее лицо, совсем близко, было теперь спокойно, от прежнего волнения в нем не осталось и следа. Уверенное, ясное, оно, казалось, смотрело на Равича не только с потаенным удовлетворением, но и с едва скрываемым торжеством.

Удивительно, подумал Равич, до чего им к лицу даже такие вот низости. Держит меня за обыкновенного жиголо и в наивности своего бесстыдства даже не стесняется показывать мне фатеру, обставленную для нее любовником, – а выглядит при этом как сама Ника Самофракийская.

– Жаль, что ты ничего такого себе позволить не можешь, – вздохнула она. – Понимаешь, квартира… В квартире ты совсем иначе себя чувствуешь. Не то что в этих жутких гостиничных бараках…

– Ты права. Что ж, рад был повидать все это. Я пойду, Жоан.

– Как, ты уходишь? Уже? Не успел прийти – и уже…

Он взял ее руки в свои.

– Да, я ухожу, Жоан. Насовсем. Ты живешь с другим. Женщин, которых люблю, я не привык делить с кем-то еще.

Она резко отпрянула.

– Что? Что ты такое говоришь? Чтобы я… Да кто тебе сказал? Это надо же! – Она испепеляла его взглядом. – Хотя догадываюсь… Морозов, конечно, этот…

– Какой, к черту, Морозов? Зачем мне что-то рассказывать? Тут все говорит само за себя!

Лицо ее вдруг побелело от бешенства. Еще бы – она уже уверовала в успех, и тут вдруг…

– Я знаю, в чем дело! Если у меня теперь квартира и я больше не работаю в «Шехерезаде», значит, меня, конечно же, кто-то содержит! Ну конечно! А как же иначе! Иначе никак!

– Я не сказал, что тебя кто-то содержит.

– Не в словах дело! Будто я не понимаю! Сперва ты засовываешь меня в этот ночной притон, потом бросаешь, оставляешь одну, а если кто со мной заговорит, познакомится, позаботится немного, поможет – так это сразу означает, что он меня содержит! Ну конечно! Что еще может вообразить себе ночной портье, кроме такой вот гнусности? А что человек сам из себя что-то представляет, сам работать может, чего-то добиться, кем-то стать – это в его лакейском умишке просто не умещается! Он же холуй, у него одни чаевые за душой! И ты, именно ты, за ним такое повторяешь! Постыдился бы!

Не долго думая, Равич повернул ее к себе, схватил за локти, приподнял и бросил поперек кровати.

– Так! – сказал он. – И хватит вздор молоть!

Она была настолько ошеломлена, что даже не пыталась подняться.

– Может, еще изобьешь меня? – спросила она немного погодя.

– Да нет. Просто надоело всю эту ерунду выслушивать.

– Меня бы не удивило, – тихо, сдавленным голосом проговорила она. – Меня бы не удивило.

Она все еще лежала неподвижно. Лицо белое, пустое, даже губы поблекли, и глаза будто стеклянные. Халат чуть распахнулся, приоткрыв обнаженную грудь и ногу, бесстыдно, во всю длину, свисающую с края кровати.

– Я тебе звоню, – начала она снова, – звоню как дура, ни о чем не подозреваю, радуюсь, жду встречи, и что же? И что же? – с презрением повторила она. – А я-то думала, ты не такой!

Равич стоял в дверях спальни. Перед ним как на ладони была вся комната с ее фальшивой меблировкой, и Жоан, распластанная на кровати посреди комнаты, и все это замечательно смотрелось вместе. Он злился на себя – зачем было что-то говорить? Надо было просто уйти, и делу конец. Но тогда она бы к нему пришла, и было бы то же самое.

– Именно ты, – повторила она. – Уж от тебя-то я этого никак не ожидала. Думала, ты не такой.