Эрих Ремарк - Триумфальная арка [litres]

– Вот десять франков. Можете подождать меня несколько минут? Мне надо еще кое-что уладить.

Таксист взглянул на купюру. Потом на Равича. Равич подмигнул. Таксист ответил тем же. Задумчиво повертел купюру в руках.

– Это будет на чай, – сказал Равич. – Теперь понятно?

– Понятно. – Таксист ухмыльнулся. – Хорошо, подожду.

– Но поставьте машину так, чтобы сразу тронуться!

– Как скажете, шеф.

Проталкиваясь сквозь поток прохожих, Равич поспешил к своему столику. И тут вдруг у него перехватило горло. Хааке уже стоял в дверях. Жоан снова что-то говорила, но Равич ее не слышал.

– Подожди! – бросил он. – Подожди! Я сейчас! Минутку!

– Нет! – Она вскочила. – Ты еще пожалеешь! – Она с трудом сдерживала рыдания.

Он заставил себя улыбнуться. Схватил ее за руку. Хааке все еще стоял в дверях.

– Присядь! – сказал Равич. – Хоть на секунду!

– Нет!

Она вырывала руку не притворно, всерьез. Он отпустил. Нельзя, чтобы на них обратили внимание. А она уже уходила стремительно по проходу между столиками, вплотную к двери. Хааке проводил ее взглядом. Медленно обернулся на Равича, потом снова в ту сторону, куда ушла Жоан. Равич сел. Кровь застучала в висках. Он достал из кармана бумажник, делая вид, будто что-то в нем ищет. Краем глаза заметил, что Хааке движется между столиками. Равнодушно посмотрел в другую сторону. Только не встречаться с Хааке глазами.

Он ждал. Секунды тянулись бесконечно. Внезапно он похолодел от страха: а что, если Хааке вдруг повернул? Он порывисто оглянулся. Хааке нигде не было. На миг все закружилось перед глазами.

– Вы позволите? – спросил кто-то совсем рядом.

Равич даже толком не расслышал вопроса. Он смотрел на дверь. Нет, в ресторан Хааке не вернулся. Вскочить, пронеслось у него в голове. Побежать, попытаться догнать, пока не поздно. За спиной у него снова раздался чей-то голос. Он обернулся и едва не оцепенел. Оказывается, Хааке подошел к нему сзади и теперь стоял прямо перед ним. Указывая на стул, на котором только что сидела Жоан, он еще раз спросил:

– Вы позволите? К сожалению, свободных столиков совсем не осталось.

Равич кивнул. Сказать что-либо он был не в состоянии. Казалось, кровь замерла в жилах, а потом и вовсе отхлынула и стала утекать. Утекала, утекала беззвучной струйкой куда-то под стул, на котором оставался только пустой тюк тела. Он плотнее прижался к спинке стула. Но вот же перед ним на столе его рюмка. Анисовое пойло молочного цвета. Он поднял рюмку, выпил. Какая тяжелая. Он смотрел на рюмку у себя в руке. Нет, рюмка не дрожит. Это у него внутри дрожь.

Хааке заказал себе коньяка «шампань». Добрый старый коньяк отборных сортов. По-французски он говорил с тяжелым немецким акцентом. Равич подозвал к себе мальчишку с газетами.

– «Пари суар».

Мальчишка покосился в сторону входной двери. Он-то знал: там стоит старуха газетчица и он вторгается на ее территорию. Сложив газету вдвое, он незаметно, как бы невзначай сунул ее Равичу, подхватил монетку и был таков.

«Не иначе он меня все-таки узнал, – думал Равич. – С какой еще стати ему ко мне подсаживаться? Как же это я не предусмотрел?» Теперь оставалось только сидеть и ждать, что предпримет Хааке, а уж потом действовать по обстоятельствам.

Он развернул газету, пробежал глазами заголовки и снова положил ее на столик. Хааке вскинул на него глаза.

– Дивный вечер, – сказал он по-немецки.

Равич кивнул.

Хааке самодовольно улыбнулся:

– Наметанный глаз, верно?

– Похоже на то.

– Я вас еще там, в зале, приметил.

Равич снова кивнул, вежливо и равнодушно. Внутри все дрожало, как натянутая струна. Он никак не мог понять, что Хааке задумал. О том, что он, Равич, во Франции нелегально, Хааке знать не может. Хотя, может, гестапо уже и это известно. Ладно, всему свое время.

– Я вас сразу раскусил, – продолжил Хааке.

Теперь Равич посмотрел на него в упор.

– Дуэльная отметина, – пояснил Хааке, глазами указывая на его лоб. – Лихие нравы студенческой корпорации [29] Студенческие корпорации, существовавшие в Германии с конца XVIII века, отличались ревностным соблюдением старинных традиций, к коим еще и в начале ХХ столетия относились и фехтовальные дуэли. . Значит, немец. Или в Германии учились.

Он рассмеялся. Равич все еще не спускал с него глаз. Быть не может! Смех, да и только! Тиски внутри разом ослабли, он перевел дух. Хааке вообще понятия не имеет, кто он такой. Шрам на виске он принял за дуэльный рубец. Теперь и Равич рассмеялся. Они с Хааке теперь смеялись вместе. Пришлось сжать кулаки и до боли ногтями впиться себе в ладони, лишь бы унять этот идиотский смех.

– Что, угадал? – не без гордости спросил Хааке.

– Точно.

Этим шрамом на виске его наградили в подвалах гестапо, и Хааке при сем лично присутствовал. Кровь тогда заливала глаза, затекала в рот. А теперь Хааке сидит перед ним, полагая, что это шрам от студенческой дуэли, и кичится своей догадливостью.

Официант принес Хааке его коньяк. Хааке с видом знатока понюхал благородный напиток.

– Что да, то да, – заявил он. – Коньяк у них и впрямь отменный. Но в остальном… – Он по-свойски прищурился. – Сплошная гниль. Народ иждивенцев. Кроме спокойствия и сытости, ничего не надо. Где им против нас.

Равичу казалось, что он не сможет вымолвить ни слова. Стоит ему раскрыть рот – и он схватит рюмку, разобьет о край стола и этой «розочкой» полоснет Хааке по глазам. Из последних сил сдерживаясь, он осторожно взял рюмку, допил, аккуратно поставил на стол.

– Что это вы пьете? – поинтересовался Хааке.

– Перно. Это теперь вместо абсента.

– А-а, абсент! Пойло, из-за которого все французы импотенты, верно? – Хааке довольно ухмылялся. – Прошу прощения, я, конечно, не вас лично имел в виду.

– Абсент запрещен, – пояснил Равич. – А это безобидная замена. Абсент вызывает бесплодие, а не импотенцию. Из-за этого и запрещен. А это анис. На вкус как микстура от кашля.

«Смотри-ка, получается, – изумлялся Равич. – Идет как по маслу. И я даже не слишком волнуюсь. Отвечаю, причем легко, без запинки. Внутри, правда, жуть, воронка, и в ней все черно – но на поверхности все спокойно».

– Живете здесь? – поинтересовался Хааке.

– Да.

– Давно?

– Всю жизнь.

– Понимаю, – задумчиво протянул Хааке. – Немец-иностранец. Родились здесь, да?

Равич кивнул.

Хааке отхлебнул коньяка.

– Некоторые из наших лучших товарищей тоже не в Германии родились. Первый заместитель фюрера – в Египте. Розенберг – в России. Дарре вообще из Аргентины. Решает не происхождение, а образ мыслей.

– Исключительно, – твердо поддакнул Равич.

– Я так и думал. – Лицо Хааке светилось довольством. Он слегка подался вперед, и на миг показалось, что он даже прищелкнул под столом каблуками. – Кстати, позвольте представиться: фон Хааке.