Станислав Грибанов - Полгода из жизни капитана Карсавина

— Ты, девка, случаем, не ошиблась? Из Донбасса всех эвакуируют, а тебя туда несет зачем-то…

Не распространялась со всякими попутчиками о своих делах Анна Егорова. «Послали — значит, знают куда», — рассуждала про себя, но сводки Совинформбюро, передаваемые по радио, были совсем неутешительными, и это невольно настораживало ее.

Прибыв в назначенный предписанием город, Егорова отыскала аэроклуб, вернее, здание, в котором он располагался, но никого там и в самом-то деле не нашла. В пустых комнатах беззаботно гулял ветер, хлопал дверями, на стенах когда-то учебных классов трепыхались схемы самолетных устройств, плакаты. В большом зале, очевидно для торжественных и прочих собраний, висела, покосившись на одном гвозде, картина, на которой был изображен Ворошилов. «Нарком на лыжной прогулке», — было написано на бронзовой дощечке, приколоченной к толстой раме. Картину, должно быть, собирались взять, но в спешке только сорвали с места, и сейчас странно было смотреть, как румяный нарком не катил по накатанной лыжне, а летел куда-то вниз, по наклонной, выдерживая при этом размеренный прогулочный шаг. Анна остановилась у картины, повернула голову набок, чтобы рассмотреть ее, как бы должен был выглядеть нарком на лыжной прогулке — не будь он перевернут, — и невольно рассмеялась: любовно выписанная художником наркомовская улыбка никак не вязалась с его новым положением.

— Над чем веселимся? — послышалось вдруг в пустом помещении, и от неожиданности Анна вздрогнула, даже растерялась, как в детстве, когда бабушка заставала ее на месте преступления: любила из кринок с топленым молоком пенки слизывать.

— Да я начальство ищу… — ответила наугад, осмотрелась по сторонам — никого.

— Какое еще начальство? — снова раздался голос, и тут только Анна заметила позади себя балкон, с которого с ней и беседовал совсем еще молоденький лейтенантик в авиационной форме. — Я вот тоже приехал — за пилотами, прямо с фронта, а тут ни души! Сама-то, случайно, не из аэроклуба?

— Из аэроклуба. Инструктором работаю, — с готовностью ответила Анна, и сердце подсказало: «Вот она, судьба: теперь на фронт…»

— Поедем со мной? — словно угадывая ее мысли, предложил лейтенант. — У нас эскадрилья связи. На весь фронт — одна такая! Нас все командующие знают.

— Но ведь мое предписание в другое место. Кого-то надо в известность поставить о моем прибытии.

Веселый лейтенантик отмахнулся:

— Это мы мигом!..

Вскоре, завернув по пути в городской военкомат, легковой пикап нес летчика-инструктора Анну Егорову в хуторок с душевным таким названием — Тихий. Хуторок этот для эскадрильи связи был не просто какая-то там развалюха-изба с обветшалой крышей, а вполне конкретное оперативное обозначение одного из полевых аэродромов Южного фронта.

— Тихим он только называется, а на деле не так уж у нас и тихо. Работы хватает… — заметил при знакомстве с Анной командир эскадрильи майор Булкин.

В этом Анна Егорова, отныне именуемая во всех штабных документах младшим лейтенантом, убедилась спустя всего лишь два дня после прибытия в эскадрилью.

— Доставьте представителя Днепровской флотилии в восемнадцатую армию, — приказал комэск Булкин и, как показалось Анне, испытующе заглянул ей в глаза: — Задание ясно?..

— Так точно, — ответила Егорова и направилась с пассажиром к самолету, который хорошо знала по своей инструкторской работе.

Лететь предстояло над землей — на бреющем. Командир эскадрильи предупредил, что за их самолетами охотятся «мессершмитты» и сбивают с большим удовольствием, поскольку за каждый сбитый У-2 гитлеровцам жалуют Железный крест. Однако полет прошел спокойно. Доставив представителя флотилии в штаб армии, Егорова вернулась на свой аэродром, доложила майору Булкину, что задание выполнила, на что он равнодушно заметил:

— Отдыхайте, — и добавил: — Завтра полетите туда опять…

— Хорошенькая боевая работа! — усмехнулась Анна.

Лицо майора Булкина передернулось. Ничего не ответив на ее реплику, он резко отвернулся и быстро зашагал в сторону замаскированных кустарником машин.

На следующий день лететь Анне Егоровой пришлось в штаб 9-й армии, который был расположен в районе Каларовки, под Мелитополем. Белые домики в вишневых садах безымянных хуторов — на полетной карте таких ориентиров не отыщешь, — балочки, овраги и степь, степь… Все это неспешно проплывало под крылом легкокрылого связного самолетика, и хотя Анна помнила наказ комэска о «мессерах» и временами посматривала по сторонам — не свалились бы с неба, однако прозрачная глубина его не предвещала никакой беды, а ровно и монотонно работающий мотор уводил от тревожных дум.

«У нас к июлю-то поля залиты ржами поспевающими, — глядя на степь, думала Анна. — По ржам ветер идет ровно, без конца и без начала, — они кланяются ему, расступаются. И васильки, и жаворонки вокруг… благодать!..»

Любовь к земле, страстная к ней тяга — не к земле-собственности, а к земле-матери, — к ее дыханию, к прорастающему в ней зерну, к великой тайне в ней зачатия и к ней возврата, к власти ее над нашими душами, к сладости с ней соприкосновения — это оставалось и жило в Анне всегда. Более священного и возвышающего чувства она, кажется, и не знала.

Еще издали заметив в поле ветряную мельницу, Анна Егорова замахала рукой своему пассажиру, мол, смотри — нужный тебе штаб где-то здесь. Приземлив машину, она энергично подрулила к мельнице и выключила мотор. Неподалеку виднелось село, туда офицер связи и направился, приказав ждать его:

— Я скоро!..

Однако прошел час. Из села никто не показывался. Тревога и беспокойство невольно овладели Анной, когда минутная стрелка отсчитала еще один оборот. «Может, сходить — прояснить обстановку?..» — собралась было она, как вдруг со стороны села донеслась стрельба. Вскоре на окраине его заметались люди, послышался рев скота, рокот машин. Когда же сквозь столбы пыли на проселочной дороге выплыли танки с белыми крестами, Анна поняла, что произошло непредвиденное, и кинулась в кабину самолета.

…Одна попытка запустить мотор, вторая, третья — все без толку. А немцы, очевидно, заметив возле мельницы связной русский самолет, открыли по нему огонь. Снаряды ложились все ближе. От каждого разрыва самолетишко вздрагивал, одна волна едва не подбросила его над землей, и Анна, сделав все возможное, чтобы запустить мотор, но ничего так и не добившись, уткнулась в приборную доску и горько заплакала.

Каково же было ее удивление, когда между разрывами снарядов и гулом гитлеровских танков она отчетливо услышала деловитый рокот батальонной полуторки. Выглянув из кабины, Анна убедилась: точно, по дороге в сторону мельницы пылила машина.