Кристофер Ишервуд - Труды и дни мистера Норриса. Прощай, Берлин [сборник litres]

Наталья избегала всяких контактов – прямых или косвенных. Например, не любила болтать со мной на пороге. Я заметил, что она всегда старается за столом сесть напротив. И не выносила, когда я подавал ей пальто.

– Мне ведь еще нет шестидесяти, мой дорогой сэр!

Если при выходе из кафе или ресторана она видела, как я скольжу взглядом по крючку, на котором висело ее пальто, она мгновенно бросалась к нему и несла его в угол, как зверь свою добычу.

Однажды вечером мы пошли в кафе и заказали две чашки шоколада. Когда его подали, мы обнаружили, что официантка забыла ложечку для Натальи. Я потягивал свой шоколад, а потом помешал его. Казалось естественным предложить мою ложку Наталье, и я был удивлен и слегка раздражен, когда она с досадой отказалась от нее. Ей претил даже такой неощутимый контакт с моими губами.

Наталья купила билеты на концерт Моцарта. Но вечер не удался. В строгом Коринфском зале было прохладно, глаза слепили традиционные софиты. Блестящие деревянные стулья были аскетически жесткими. Публика взирала на происходящее, как на религиозный обряд. Ее твердолобый, напыщенный восторг давил, как головная боль: я не мог ни на секунду отвлечься от этих беспросветно серьезных лиц. И, несмотря на музыку Моцарта, никак не мог отделаться от мысли: «Что за нелепое времяпрепровождение!»

Я возвращался усталым и угрюмым, что привело к небольшой размолвке с Натальей. Началось с того, что она заговорила о Хиппи Бернштейн. Именно Наталья подыскала мне работу у Бернштейнов: они с Хиппи ходили в одну и ту же школу. Несколько дней назад я дал Хиппи первый урок английского.

– И как она вам понравилась? – спросила Наталья.

– Очень понравилась. А вам?

– Мне тоже… Но у нее есть два больших недостатка. Вы, наверное, их еще не заметили?

Поскольку я не отозвался, она серьезно добавила:

– Вы знаете, я бы хотела, чтобы вы мне честно сказали, в чем мои недостатки.

В другом настроении вопрос показался бы мне забавным и даже трогательным. Но сейчас я подумал: «Напрашивается на комплимент», – и огрызнулся:

– Не знаю, что вы имеете в виду, говоря о недостатках. Я не сужу о людях по их оценкам за четверть. Лучше спросите кого-нибудь из своих учителей.

На несколько минут она замолчала. Но затем снова заговорила. Прочел ли я что-нибудь из ее книг?

Я ничего не прочел, но сказал:

– Да, «Фру Мария Груббе» Якобсена.

И что я о ней думаю?

– Очень хорошая книга, – буркнул я, чувствуя себя виноватым.

Наталья пристально посмотрела на меня.

– Боюсь, вы очень неискренни. Вы не сказали главного.

Внезапно я взвился как мальчишка.

– Конечно, нет. А почему я должен говорить главное? Я устал от споров. Я не собираюсь говорить ничего вразрез вам.

– Но если так, – она была действительно смущена, – нам нет смысла заводить серьезные разговоры.

– Конечно, нет.

– Тогда, может, нам вообще не разговаривать? – спросила бедная Наталья.

– Самое лучшее для нас, – сказал я, – мычать, как коровы на ферме. Мне нравится ваш голос, но мне совершенно безразлично, что вы при этом говорите. Поэтому лучше всего нам издавать звуки «му-у, ав-ав и мяу».

Наталья зарделась. Она была поражена и глубоко задета. Затем, после долгой паузы, она сказала:

– Да, понимаю.

Когда мы подошли к ее дому, я попытался помириться и обернуть все в шутку, но ничего из этого не получилось. Домой я ушел ужасно пристыженный.

Однако через несколько дней Наталья позвонила и пригласила меня на ланч. Она сама открыла мне дверь, – очевидно, ждала звонка – и приветствовала меня восклицанием:

– Му-у! Ав-ав! Мяу!

На мгновенье мне показалось, что она сошла с ума. Потом я вспомнил нашу ссору. Но Наталья, разыграв эту сценку, готова была помириться.

Мы пошли в гостиную, и она стала бросать в вазы таблетки аспирина, чтобы, по ее словам, оживить цветы. Я спросил, что она делала последние дни.

– Всю эту неделю, – ответила Наталья, – я не ходила в школу. Три дня назад стою я около этого пианино и вдруг падаю – вот так. Как сказать по-английски: ohnmächtig?

– Вы имеете в виду, что вы упали в обморок?

Наталья живо закивала.

– Да, верно, у меня был ohnmächtig .

– Но в таком случае вам следовало бы сейчас быть в постели. – Внезапно я почувствовал себя покровителем.

– Как вы себя чувствуете?

Наталья весело рассмеялась, и, конечно же, я никогда не видел, чтобы она выглядела лучше.

– О, это несерьезно. – Я должна сказать вам одну вещь, – добавила она. – Приятный сюрприз: сегодня придут отец и мой кузен Бернгард.

– Замечательно.

– Да. Не правда ли? Когда появляется отец, это такая радость, ведь он все время в разъездах. У него столько дел повсюду: в Париже, в Вене, в Праге. И всегда он должен ездить на поезде. Думаю, он вам понравится.

– Конечно.

И вот стеклянные двери распахнулись, и перед нами предстал герр Ландауэр, жаждавший познакомиться со мной. Рядом стоял Бернгард Ландауэр, двоюродный брат Натальи, – высокий бледный молодой человек в темном костюме, всего лишь на несколько лет старше меня.

– Я очень рад познакомиться с вами, – сказал Бернгард, когда мы пожали друг другу руки. Он говорил по-английски без малейшего акцента.

Герр Ландауэр был маленьким живым человеком со смуглой морщинистой кожей, как у старого, хорошо начищенного башмака. Его блестящие карие глаза смахивали на пуговицы, а брови бульварного комедианта были густыми и черными, словно подведенными жженой пробкой. Было ясно, что он обожает свое семейство. Он распахнул перед женой дверь так, словно она была хорошенькой молоденькой девушкой. Благожелательная счастливая улыбка изливалась на всю компанию: на светившуюся от радости по случаю его приезда Наталью, слегка зардевшуюся фрау Ландауэр, меланхоличного, бледного, вежливо-загадочного Бернгарда и даже меня. Герр Ландауэр в разговоре почти все время обращался ко мне, деликатно обходя все, что касалось семейных дел, чтобы не напоминать мне, что я здесь посторонний.

– Тридцать пять лет назад я был в Англии, – сказал он с сильным акцентом. – Я приехал в вашу столицу, чтобы писать докторскую диссертацию, и поселился вместе с еврейскими рабочими в лондонском Ист-энде. Я не раз имел возможность убедиться, что ваши английские власти мне вовсе не рады. Я был очень молод тогда, пожалуй, моложе, чем вы сейчас. Я вел необыкновенно интересные разговоры с докерами, проститутками и хозяйками «пабликхауз» [84] Public house (англ.) – пивная, закусочная. , как вы их называете. Очень интересно… – Герр Ландауэр задумчиво улыбнулся. – И моя пустяковая небольшая диссертация вызвала такие дебаты! Ее перевели на пять языков.

– На пять языков! – повторила Наталья. – Вы видите, мой отец тоже писатель.