Марко Вовчок - Свидание

Пошли мы домой. Катря повернула к Чайченковой хате, — склонилась на плетень и поглядела в пустой тихий двор, а сама как белый платок.

— Завтра я опять приду, — проговорила тихонько. Только мы отошли немного от села, перекрестной дорогой идет человек при возах. Тотчас мы узнали Михайла Иваненка. Как его не узнать? Волосы у него как лен, когда выгорят от солнца, а сам обветренный, загорелый, а усы, как кто развел известки да мазнул по губам. Высокого росту, сухощавый, бодрый; глаза все раскрывает, словно дивится чему-нибудь. Этот Иваненко не в меру любил ярмарки, купил-продал — вот вся его жизнь! Еще только засевал ниву и уж подумывал: соберу, даст бог, — свезу на ярмарку! Несчастье — вол издохнет — нечего делать. Хоть будет чем поярмарковать! Вчастую, бывало, и проторгуется — не унывает. «Что ж, — говорит, — конь о четырех ногах, да спотыкается; а торговля не стоит; не то товар, что лежит, а то, что бежит».

Жена его, бедная, хорошо эту пословицу знала: с тех пор как он женился, уж третью хату перепродал. Как его нет дома — жена все жалуется людям: «Какие были хаточки — жить бы да бога хвалить! Нет, выгодно, говорит, дают! продал. Теперь убираю эту пустку. Да нет и охоты убирать — продаст тотчас, не пожалеет и лет моих, что я бьюсь, хлопочу неустанно». Если ж он дома, то как ей ни желательно с ним поссориться, нельзя никак придраться к нему. Он ей привезет и очинок и платок, всегда что-нибудь новенькое, и покупку свою так красно покажет, а продажу так выставит выгодно, так словами подделается, такого ей наскажет (а жена была любопытная из любопытных!) — что она слушает его да и заслушается. Да тогда только туман спадет с нее, когда муж опять из дому вырвется куда-нибудь на ярмарку.

— Откуда бог несет? — спрашивает мать Иваненка.

Катря идет вперед, не слушает ничего, только по привычке поклонилась Иваненку.

— А вот, — говорит Иваненко — был в Зайчиках, был в Лебедовке, в Хмелинцах был…

— Должно быть, в Хмелинцах ярмарка славная, — перебила мать, — вот и Чайчиха туда поехала, — не видали ее?

— Как не видать! Я всех видел. Ходит она по ярмарке, словно деньги потеряла.

— Отчего ж так? Она ведь там с сыном?

— А сын ходит, словно разум потерял’ а хорошая вдова веселится, что потерю нашла…

— Какая вдова?

— Хорошая, молодая, свежая… Вот, если бы таких продавать либо покупать — были бы торги, скажу вам!

— Кто ж это такая?

— Увидевши диво, нельзя не спросить, откуда взялось? Она Терничихою прозывается.

— Верно, Чайченко ее сватать хочет?

— Там их столько сватается, что за день не перевешаешь; сватают, а кому достанется, это уж она знает.

— Будьте здоровы!

— Прощайте! Помогай вам бог.

Катря далеко вперед прошла, ничего этого не слыхала.

— Боже мой милосердый! — говорила мать в тоске, идя по дороге. — Боже мой милостивый!

Думала-думала, как Катре сказать о том, что слышала да, поравнявшись, прямо ей всю правду и говорит, сама плачет: «Не печалься, дитя мое, — не ты первая, не ты последняя горе терпишь. Забудь его — он не стоит твоей ангельской душеньки!»

— Зачем, мама, меня обманывать? — грустно говорит Катря.

— Хоть побожиться, что все это мы слышали от Иваненка.

— Ну довольно, — отвечает Катря. Как вошла в хату, прилегла на лавке, склонившись на окошечко, глядит в окно да думает.

Как поворотилась, то даже страшно нам стало — как из воску слеплена, только очи светят.

— Ты больна, верно, душечка? Что с тобою?

— Ничего! Я подумала: что, если это правда была, что он другую полюбил… Я только подумала, а поверить никогда не поверю. Он сам скажет мне, если это правда… ему только поверю…

На другой день она опять пошла в Любчики; на третий день тоже. Что мать уговаривала, сердилась даже — не слушает. Не говорит ни слова, все думает и меняется в лице, и всякий день — в Любчики.

Если я, бывало, за нею пойду, она меня и не заметит.

Войдет в село — а хата Чайченкова от леса с краю — придет к той хате, поглядит на запертые двери, на глухой двор, постоит долго, да и домой идет, словно не в своем уме.

Одним утром Катря уже одевалась, верно в Любчики, как тут сама Чайчиха к нам в хату. Мы все так к ней и бросились.

Села старушка на лавке, спрашивает: все ли благополучно, все ли хорошо?

Я на нее гляжу — она сильно изменилась, пока мы ее не видали; на стороне сразу не узнать бы.

— Ох, не очень-то хорошо, — отвечает ей мать, — не так, как бы мое сердце желало!

— А что старый ваш за наших деток говорит? Сжалится ли он когда над ними?

Катря, что до тех пор все сидела как в лихорадке, прислушиваясь, как кинется при этом слове, обняла Чайчиху, зарыдала: «Где Яков мой?» И ударилась в слезы.

Старушка ее ласкает, говорит, что он дела свои покончил, что скоро будет к ней, что здоров… Мать взяла Катрю за руки; я дала ей водицы испить.

— Когда он будет? — спросила Катря Чайчиху.

— Да пришел бы завтра рано, если бы не отец твой.

— Отца нету.

— Так придет рано утром.

— Завтра утром рано!

— Завтра рано! — повторила Катря ухватила руку Чайчихи и поцеловала ее.

— Что ж отец говорит? — спрашивает Чайчиха. — Какой ответ последний?

Мать ей все рассказала. Всплеснула Чайчиха руками:

— Господи мой! За что моему дитяти счастья нет!

Мать в тревоге поглядывала на свою Катрю.

— Полно, — говорит, — что это вы!

— По век будет его доля горькая! Так ему суждено! Не будет ему никогда пары! Не будет счастья!

Катря вскочила, и мы испугались: что это она сказала?

— Как суждено? Кто ему судил?

— А та вдова, то мое неотвязное горе, — говорит Чайчиха, утирая сухие очи. — Не судил нам господь породниться, да вы мне все-таки как самая милая родня — расскажу ж вам мое горе!

Знаете, что мы жили в Хмелинцах; была там у нас в селе вдова красивая, пышная, на диво. Терничихою звали ее Пойдет ли танцевать, станет ли выдумывать, болтать в компании, чужие слова на лету хватает, своими засыплет… И так каждого обойдет, кого захочет, как нечистая, прости бог, сила. Я таки с первого разу, как ее увидала, подумала: нехороши у этой вдовы глаза! Тогда еще почуяло сердце мое! А глаза у ней большие, яркие, как ножи режут.

С той поры как привязался мой Яков к ней, никуда не годен стал парубок — ни к работе, ни к хозяйству. И забавы и гулянья молодецкие — все бросил. Где она, там его и глаза, там и все мысли его…

Мать, кажется, и не слушает, все поглядывает на Катрю; а та, бедная, поставила локотки на стол, взялась за голову, как будто удерживает, чтоб не распалася бесталанная молодая головушка… Чайчиха все рассказывает:

— Как уж я его просила: покинь, сокол мой, покинь ее! — не послушался! Так она его приворожила к себе, что весь свет ему опостыл! Без нее ходит как неживой.