Денис Джонсон - Иисусов сын

– Знаете, кто это был? – сказал я друзьям. – Тэтчер.

Я резко развернул машину.

– И что? – спросил Том.

– И то, – ответил я, демонстрируя пистолет тридцать второго калибра, из которого ни разу не стрелял.

Ричард засмеялся, не знаю почему. Том положил руки на колени и вздохнул.

К этому моменту Тэтчер уже сел обратно в машину. Я подъехал к колонке с противоположной стороны, притормозил и опустил стекло.

– Я купил килограмм той дряни, которую ты продавал тут всем под Новый год по двести баксов. Ты меня не помнишь, потому что я ее купил у того парня, который на тебя работал.

Не уверен, что он меня слышал. Я показал ему пистолет.

Шины Тэтчера взвизгнули, когда он рванул с места на своем ржавом «фальконе». Я не думал, что смогу догнать его на «фольксвагене», но крутанулся на месте и поехал за ним.

– Он продал мне какую-то херню, – сказал я.

– А ты не попробовал, прежде чем покупать? – спросил Ричард.

– С ней было что-то не то.

– Ну, ты же попробовал.

– Сначала она казалась нормальной, а потом нет. И так не только у меня было. Все остальные то же самое говорили.

– Он уходит. – Тэтчер внезапно нырнул между домов.

Когда мы выехали из переулка, я его потерял. Но потом я увидел, как впереди клочок нестаявшего снега зарозовел в свете чьих-то задних фар.

– Он свернул за угол вон там, – сказал я.

Мы объехали вокруг здания и увидели пустую машину Тэтчера, припаркованную за домом. В одной из квартир зажегся и тут же погас свет.

– Я отстаю всего на пару секунд.

Я почувствовал, что он меня боится, и это меня раззадорило. Я бросил «фольксваген» посреди парковки с открытой дверью, работающим мотором и включенными фарами.

Том с Ричардом взбежали за мной по лестнице на второй этаж, я принялся колотить в дверь рукояткой пистолета. Я знал, что это та квартира. Я ударил еще несколько раз. Женщина в белой ночной рубашке открыла дверь и попятилась, повторяя: «Не надо. Хорошо. Хорошо. Хорошо».

– Это Тэтчер тебе сказал, иначе ты бы не открыла, – сказал я.

– Джим? Его нет в городе.

Ее длинные черные волосы были собраны в хвост. Ее глаза прямо тряслись в черепной коробке.

– Пусть выходит, – сказал я.

– Он в Калифорнии.

– Он в спальне.

Я пошел на нее, выставив перед собой пистолет.

– Здесь мои дети, – взмолилась она.

– Мне все равно! Ложись на пол!

Она легла, я прижал ее щекой к ковру и приставил пистолет ей к виску.

Тэтчеру лучше было выйти прямо сейчас, или я не знал, что сделаю.

– Она у меня здесь, на полу! – крикнул я в сторону спальни.

– Дети спят. – Она заплакала, слезы потекли по переносице.

Ричард прошел по коридору прямо в спальню – это было внезапно и глупо. Он любил вот так выставиться, сделать что-нибудь саморазрушительное.

– Здесь никого, только двое маленьких детей.

Том пошел за ним.

– Он вылез в окно, – крикнул он мне.

Я сделал два шага и посмотрел из окна гостиной вниз на парковку. Я не был уверен, но было похоже, что машины Тэтчера там нет.

Женщина не двинулась с места. Она так и лежала на ковре.

– Его правда здесь нет, – сказала она.

Я знал, что нет.

– Мне все равно. Ты об этом пожалеешь, – сказал я.

Я увидел Джека Хотэла, он был в костюме-тройке оливкового цвета, его светлые волосы были зачесаны назад, его лицо сияло и страдало. Это было в «Вайне», и все, кто его знал, угощали его выпивкой – он не успевал поставить стакан – и те, кто был с ним едва знаком, и те, кто даже не был уверен, знают они его или нет. Повод был грустный, головокружительный. Его судили за вооруженное ограбление. Он пришел в «Вайн» прямо из суда, во время перерыва на ланч. Он посмотрел в глаза своему адвокату и догадался, что заседание будет коротким. Согласно юридической арифметике, постигнуть которую под силу только обвиняемому, выходило, что минимальным наказанием в его случае будет двадцать пять лет.

Это было настолько чудовищно, что звучало как шутка. Я лично не мог припомнить никого, кто бы жил так долго. Самому Хотэлу было то ли восемнадцать, то ли девятнадцать.

До этого момента все держалось в тайне, как неизлечимая болезнь. Я завидовал, что ему удалось сохранить такой секрет, и был в ужасе от того, что кто-то настолько слабый, как Хотэл, был одарен чем-то настолько грандиозным, что даже не решился этим похвастаться. Однажды он обманул меня на сто долларов, и я всегда плохо говорил о нем у него за спиной, но я знал его с тех самых пор, как он появился здесь, ему тогда было пятнадцать или шестнадцать. Я был удивлен и уязвлен, даже почувствовал себя жалким из-за того, что он решил не посвящать меня в свои проблемы. Это как будто предвещало, что эти люди никогда не станут моими друзьями.

Волосы у Хотэла были в кои-то веки такие чистые и светлые, что казалось, будто солнце освещает его даже в этом подземном царстве.

Я посмотрел вглубь «Вайна». Это было длинное, узкое помещение, похожее на вагон, который никуда не едет. Все посетители выглядели так, как будто откуда-то сбежали – я видел у некоторых на запястьях пластиковые больничные браслеты с именами. Эти люди пытались расплатиться фальшивыми купюрами, сделанными на ксероксе.

– Это было давно, – сказал он.

– Что ты сделал? Кого ты ограбил?

– Это было в прошлом году. В прошлом. – Он рассмеялся над тем, что ругает правосудие, которое так долго не могло до него добраться.

– Кого ты ограбил, Хотэл?

– А-а, перестань. Охренеть, блин. Господи. – Он отвернулся и стал разговаривать с кем-то еще.

В «Вайне» один день не был похож на другой. Некоторые из самых ужасных вещей в моей жизни произошли там. Но, как и все, я возвращался туда снова и снова.

И с каждым шагом мое сердце разбивалось из-за человека, которого я никогда не встречу, человека, который меня полюбит. А потом я вспоминал, что дома меня ждет жена, которая меня любит, или, позднее, что жена ушла от меня и я в ужасе, или, позднее, что у меня прекрасная девушка-алкоголичка, которая навсегда сделает меня счастливым. Но каждый раз, когда я заходил внутрь, я видел там эти загадочные лица, которые обещали мне все, но вскоре выяснялись и становились унылыми, обычными и смотрели на меня снизу вверх, повторяя мою ошибку.

В тот вечер я сидел за столиком напротив Кида Уильямса, бывшего боксера. Его черные руки были шишковатыми, искалеченными. Мне всегда казалось, что в любой момент он может протянуть их и задушить меня. У него было два голоса. Лет ему было пятьдесят с лишним. Он растратил впустую всю свою жизнь. Такие люди были особенно дороги тем из нас, кто загубил всего несколько лет. Когда напротив тебя сидел Кид Уильямс, можно было не задумываясь разрешить себе пожить так еще месяц-другой.