Борис Изюмский - Девять лет

Рындин пришел в себя, слабым голосом позвал:

— Леокадия Алексеевна…

— Что, милый?

— У «Дуная» мощность двигателей восемьсот лошадиных сил…

Леокадия на мгновение подумала, что Рындин бредит. Но потом поняла: ничего необычного в этом воспоминании мальчика нет. Незадолго до его болезни в школу пришел штурман Долганов. Он принес в подарок шестому «Б» альбом от экипажа теплохода «Дунай». Здесь были фотографии рулевого — за штурвалом, боцмана — у брашпиля, матроса — при швартовке теплохода, и даже кока, похожего на возмужавшего Валерика Улыбышева в колпаке.

— Леокадия Алексеевна…

— Да?

— А экипаж — пятьдесят человек.

— Ну хорошо, хорошо, родной. Ты поспи, не разговаривай…

— Посплю, — покорно соглашается Рындин. — Только… вы руку… — Ему, видно, приятно чувствовать ее руку на лбу.

Во втором часу ночи Куприянов, возвращаясь от друзей с женой, довел ее до дверей дома, а сам решил посмотреть, что делается в больничном стационаре.

Обязанности главврача Алексей Михайлович считал не самыми приятными. Он долго не соглашался идти на эту работу, но ему настойчиво твердили: «Надо!» — и он сдался. Служба в армии приучила Куприянова к исполнительности, в характере его достаточно было развито чувство долга, и поэтому, став главным врачом, он относился и к вновь порученному делу со всей ответственностью, на какую был способен.

Ночные улицы Пятиморска пустынны и едва освещены. Шаги гулко отдаются в тишине. Весна пришла с запозданием, и, словно возмещая упущенное, степное море стремительно набрало сорокаметровую глубину, буйно зацвели каштаны. Сейчас те кисти их, что были под фонарями, прогретые теплом, пушились особенно пышно.

Куприянов шел медленно, думая все о том же, о чем в последние месяцы думал непрестанно. Что-то необычное происходило с ним. Маленькая учительница все время оказывалась рядом. Он слышал ее быстрый говорок: «Для людей надо не щадить своего времени, здоровья…» И страстное восклицание: «Ненавижу даже самую малую нечестность!» Он мысленно продолжал с ней разговор, шутил, что-то рассказывал, о чем-то советовался.

Желание увидеть ее стало настолько сильным, что он бесконечно перебирал возможности встреч: пойти в школу? подойти на улице? послать письмо? Но тут же все это отбрасывал, понимая нелепость подобных шагов.

Его семейная жизнь, казалось бы, давно вошла в незыблемое русло привычек, обязанностей, и он никогда прежде не думал, что может прийти вот такое…

Алексей учился на втором курсе мединститута, когда в кассе студенческой столовой увидел Таню — молоденькую смешливую девчонку с детски розовыми щеками, природой данными кудряшками каштановых волос, влажным блеском мелких острых зубов.

Возле кассы вечно увивались парни: острили, совали Тане записочки, назначая свидания и зная, что она не придет. Но Таня сразу же, как она потом рассказывала, выделила из всех именно Алексея: он не старался произвести на нее впечатление, был скромен и немногословен. Она разговаривала с ним охотнее, чем с другими, была приветливее и ласковее. Как-то так получилось, что они однажды вместе пошли в городской парк, а в другой раз очутились на набережной. Когда же он впервые поцеловал ее, она охотно ответила ему.

Под Первое мая их пригласила к себе на вечеринку Танина подруга. Уже под утро Алексей пошел проводить Таню. Она жила на окраине города. Они остановились у небольшого деревянного дома. Таня, немного охмелевшая, взбудораженная, прошептала:

— Мама уехала погостить к тете.

…Таня была его первой женщиной, как и он — ее первым мужчиной. Алексей был ей бесконечно благодарен за доверчивость, но с удивлением отметил, что новые отношения не принесли ему ожидаемой радости. «Ну что ж, так, наверно, бывает у всех, — решил Алексей. — И только романтики раскрашивают в неимоверные цвета свои чувства».

Когда же Таня, охваченная паникой, призналась, что будет матерью, Алексей счел для себя невозможным отказаться от не очень-то своевременного отцовства.

Вскоре они сыграли свадьбу и поселились у Таниной матери.

Получив диплом, Алексей постарался, чтобы жена вечерами закончила десятый класс, который она прежде бросила, и поступила в торговый техникум.

Со временем Алексей открыл в Тане одну очень огорчившую его особенность характера: она неохотно делилась с людьми чем бы то ни было, не спешила им на помощь, старалась не замечать тех, кому могла помочь. Он даже как-то подумал, что ни врач, ни учительница из нее не получились бы.

…Когда у Куприянова родился сын, они назвали его Володей, в честь отца Тани. Малыш рос славным, смышленым, болел редко. Таня оказалась матерью самоотверженной, и Куприянов считал, что в общем у них в семье все идет неплохо, могло быть и много хуже при таком скоропалительном браке.

…Теперь в его жизнь входило нечто совсем неведомое. В новогоднюю ночь он был у Альзиных один потому, что Таня с Володей уехали к тяжело заболевшей бабушке, а ему стало нестерпимо тоскливо дома.

Именно с этой ночи все и началось. Но что? В смятении он готов был осуждать себя. «Так нельзя, — говорил он. — Надо взять себя в руки».

И в гости-то к Чаругиным Алексей пошел сегодня для того, чтобы доказать самому себе, что вот, как прежде, вместе с Таней идет к знакомым, и ничего-то ему не надо, и доживут они, как жили и раньше, в мире терпимом, прочном и выверенном.

Но из сегодняшнего посещения друзей тоже ничего хорошего не вышло. Он был в гостях рассеян, оживился, только услышав от Валентины Ивановны историю Шеремета и участия в ней Юрасовой. Вчера ему попались на глаза строки из «Витязя в тигровой шкуре», и сердце рванули слова: «Суть любви всегда прекрасна, непостижна и верна». Да, непостижна. Но всегда ли прекрасна?

— Вы?! — поразился Куприянов, войдя в палату, где лежал Рындин, и увидев Леокадию в белом халате.

Она, тоже ошеломленная этим ночным появлением, встала, держа в руках книгу.

— Мой ученик… операция… — начала объяснять она.

Узнав, в чем дело, Куприянов упрекнул:

— Что же вы мне не позвонили?.. Ну, я теперь сам пригляжу за вашим знаменитым Рындиным.

Добавил виновато, словно сожалея:

— Вы извините, я пройдусь по больнице и потом возвращусь…

Она снова села у постели Рындина. Мальчик спал. Леокадия переменила пузырь со льдом, безуспешно пыталась продолжить чтение.

Через полчаса Алексей Михайлович возвратился с молоденькой медицинской сестрой.

— Вот Шурочка посидит немного возле вашего питомца, а мы пройдем в мой кабинет… Вы ничего не имеете против?

Яркий холодный свет заливал небольшую комнату в бежевых, с серебристыми прожилками обоях. Книжный шкаф, диван, два кресла возле стола — вот и все, что было в его кабинете.