Александр Зеленов - Призвание

Дина опять давно не писала ему, на горячие письма его не приходило ответа. Последнее возвратилось с пометкой «Адресат выбыл».

Что с ней там приключилось? Может, она вышла замуж? Или полюбила другого? Он приказал себе позабыть ее, выкинуть из головы, но, несмотря на такие приказы, время никак не спешило затягивать эту сердечную рану.

Он так увлекся картиной, что начал работать над нею всерьез. Выручил старшекурсник Серега Грачев. Подошел, посмотрел, отобрал у него палитру, и через какие-нибудь полчаса жгучая южная ночь под кистью его начала на глазах превращаться в одну из тех пошлых малярных поделок, которые пачками продают на базаре доморощенные художники.

— Вот так и держи! — приказал Серега. — А то под Куинджи решил, под Крамского работать… Взял халтуру — и делай халтуру, все равно у тебя за эти две сотни рублей «Майская ночь» не получится.

Быстро закончив оба ковра, он потащил их директорше не без тайного опасения, как бы его не погнали с такой откровенной халтурой. Но оказалось, Серега гораздо лучше его знал потребительский вкус. Оба ковра настолько понравились, что, расплатившись сполна, директорша накормила его бесплатно еще и дорогим ресторанным обедом. В благодарность за это он предложил ей свою заветную вещь, натюрморт, но женщина взять его отказалась даже бесплатно.

Впервые за многие дни наевшись досыта, он шагал от нее с полным карманом денег и с полным желудком, думая про себя, что этот заказ ее выполнял он явно не для «подруги». По дороге решил шикануть и купил в магазине коробку «Казбека», что было неслыханной роскошью. Гордо шествовал улицами с дорогой папиросой в зубах, напиваясь ее ароматным дымком и поглядывая вокруг победительно.

На другой день с утра, попрощавшись с ребятами, с Еввиным и собрав свои вещи, он отправился за село дожидаться попутку.

День был пасмурный, серый, с промозглым туманом, быстро съедавшим оставшийся снег. Напитанный влагой воздух был тяжел для дыхания. На садовых кустарниках за заборами, на голызинах мокрых ветвей висели гирляндами мутно-свинцовые капли.

Свалив поклажу на талый, низко осевший сугроб, он присел на корзину. Сидел и курил, поглядывая вокруг, вместе со сладким дымком папиросы глотая сырой и промозглый воздух.

Окраина словно вымерла — ни души. Голой была и дорога. Но вот на крыльце общежития номер три, стоявшего возле дороги, показалась фигура с портфелем. Человек огляделся и, осторожно ступая по черепку единственной нерастаявшей тропки, ведущей к столовой, стал приближаться. По хромовым сапогам в блестящих новых калошах и по портфелю он узнал Слипчука. (Как председатель профкома, Слипчук позволял себе роскошь порой пропускать уроки.)

Чего он там делал, у старшекурсников, этот тип?..

Слипчук, близоруко щурясь, тоже узнал давнего своего неприятеля, одиноко сидевшего на обочине в ожидании попутной машины. Осмотрелся, куда бы свернуть, но сворачивать было некуда, кругом непролазная грязь.

Изобразив в глазах удивление и выпятив толстые губы, будто бы только заметил, подошел, панибратски-развязно кивнул, показывая глазами на вещи:

— Сидим?

Зарубин поднял на него тяжелый, налитый открытой неприязнью взгляд.

— Сидим, — сказал он ему. — А мы, как я вижу, идем?

— Идем, — ответил Слипчук покорно.

— Ну вот и иди, и иди… Да только шагай побыстрее, пока я добрый!

— А то что же будет?

— А то…

Сашка привстал и топнул резиновым сапогом по луже, обдав аккуратно и чисто одетого Слипчука жидкой грязью:

— А ну брысь отсюда!..

В восточных глазах Слипчука плеснулся испуг. «Ты… Ты чего это… Офона’ел?!» Но, не ожидая, когда еще раз попросят, он подхватился не разбирая дороги и, отбежав на безопасное расстояние, крикнул:

— Хулиган!! Хо’ошо, что тебя исключили!.. Так тебе и надо, хулиган!!

Сашка сплюнул сквозь зубы и снова присел на корзину.

«Поганка! Слизняк вонючий!..»

За спиной у него, в низком и хмуром весеннем небе, маячила колокольня села-академии, а впереди, в промозглом тумане, виднелась пустая дорога.

Снова, как и три года назад, когда ехал с Колькой сдавать экзамены, все было покрыто туманом. Только тогда они были вдвоем и направлялись в это село, а теперь он, один, уезжает отсюда. Уезжает, чтобы найти свою правду.

Куда-то его приведет этот новый путь?..

Ровно к шести утра рейсовый междугородный «Икарус», описав плавный круг, подкатил к автостанции. Дверцы предупредительно распахнулись, и пассажиры без привычной сутолоки и спешки начали заходить в салон.

Александр Ильич отыскал свое место и осмотрелся…

Обзор неплохой.

Сорок лет миновало с тех пор, как он уехал из Талицкого. И вот потянуло снова проехать той самой дорогой, которой он ездил совсем молодым, и посетить те места.

Решение это вызревало в нем исподволь. Последние годы все чаще стали тревожить мысли о прожитой жизни, какие-то смутные думы о прошлом. (Под старость ведь годы летят с ускорением, все чаще тревожное чувство ложится на душу, понуждая прикидывать, а сколько еще у тебя остается там, впереди.) Когда-то страшно далеким казался ему возраст в сорок лет, в пятьдесят, а семьдесят — это уже предел. Но вот и ему уж под шестьдесят, пора подбивать итоги…

В те далекие годы мир представлялся ему неизменным и раз навсегда данным. На Земле жили люди. Просто люди — и только. Родители, дети, братья и сестры, старшие, младшие, родственники, соседи, друзья. У него были мать и отец, были братья, сестренка. И казалось, так было извечно, так будет всегда.

Но мать и отец давно уже умерли, оставив им, детям, свой домик на Волге, с широкими «итальянскими» окнами. Где-то на Украине, на юге, в братской могиле лежал Константин, средний брат, погибший в сорок четвертом. Каждое лето в родительский дом наезжала сестра со своими ребятами, ставшими уже взрослыми. Изредка навещал их младший брат, Вениамин, военный летчик, предпочитавший родимым волжским просторам курорты и юг, и было трудно поверить, что именно с этим вот рослым гвардии капитаном, он, старший Зарубин, когда-то водился, ел с ним на пару манную кашу, таскал сосунком на руках…

Он сам, Александр Ильич, с удовольствием отключаясь от суетной жизни столицы, проводил здесь, в родительском доме, каждый свой отпуск. Здесь-то и вызрело в нем решение посетить те места, где прошла его молодость, по которым он бегал когда-то с этюдником, полный веры в свое призвание и светлых надежд.

…Дверцы бесшумно закрылись. За окнами поплыли, замелькали домишки приволжского городка. Сверкнула синим лезвием Волга, по утренней глади которой белыми водомерками шустро скользили «ракеты», «восходы» и «метеоры». За крутым поворотом в гору, надвое рассекая желтое поле еще не сжатой пшеницы, сиреневой темной лентой пласталось асфальтовое шоссе. До областного города было теперь прямое автобусное сообщение, но как добираться оттуда ему до села-академии, он себе точно не представлял. Возможно, там тоже ходит автобус, а может, придется даже пешком, как в те довоенные времена…