Александр Зеленов - Призвание

Поезд ушел, растаял в сплетении путей, а они принялись за расспросы, как им добраться до места. Добрые люди сказали, что лучше выйти за город и там дожидаться попутки.

Долго тащились с поклажей по городским пыльным улицам. Выбрели на окраину, к низеньким деревянным домишкам, за которыми по пологим холмам лиловым удавом вилась, убегая за горизонт, каменная хребтина шоссе. Облитое вечереющим солнцем, убегало оно в дремотную марь, в глухие углы, далекие от проезжих дорог и судоходных рек, туда, где затерялось таинственное село, о котором в старинных книгах писалось, что была в нем церковь святаго Илии да два погоста церковных, и церковь Воздвижения честного животворящаго креста, а в церкви и образа, и свечи, и колокола; где некогда писали образа во всех домах и не писал их только мельник, и то потому, что сделался мельником; ремесел помимо иконописи не знают никаких, нету у них ни кузнеца, ни швеца, ни сапожника …

И еще об этом селе говорилось, что в черные годы мужички его брали в руки соху и пахали землю, а в годы счастливые сменяли соху на тонкую беличью кисть и теми же корявыми крестьянскими пальцами сотворяли великое чудо — писали тончайшие лаковые миниатюры.

Торчали втроем на обочине долго, поджидая машину-попутку. Протащилась мимо тощая лошаденка с телегой, гремя о булыжник ошиненными колесами. Прошла молодая брюхатая баба с животом, налезавшим ей на нос, глянула на них из-под руки… Солнце уже свернуло с зенита, нехотя опускалось в закатную золотую пыль, напоминая цветом своим апельсин-королек, а перед глазами все те же домишки в два-три окошка, с чахлыми палисадничками. Глянешь вперед — там упирается в горизонт, в золотые закатные облака пустое шоссе. А за спиной пыльный город с высокой соборною колокольней, шпиль которой с облезлою позолотой тоненько голубеет в закатной пыли.

Хоть бы пятнышко на шоссе показалось какое, похожее на машину! Можно бы попытаться пешком, да вот Колька… Тридцать верст не осилит с его хромотой.

Выручил их веселый дедок. Тарахтел на телеге мимо, свесив с полка обутые в лапти ноги, весь заросший до глаз русой курчавейшей бородой, из которой ломтями арбуза краснели свежие губы. Остановил кобыленку: «Прррр-р!..» — и, сияя из-под лохматых бровей родниковыми голубыми глазами, неожиданно тонким бабьим голосом крикнул:

— Докудова ехать, сынки?!

Услышав, что ждут машину, похмыкал:

— Эдак-ту вы просидите, ёлоха-воха, до морковкина заговенья… — И кивнул на пустую телегу: — Ташшыте сюды ваши вешшы скорей!

Славик с Колькой — бегом. Сашка же не торопился, сначала узнал, по скольку дедок с них запросит. Тот запросил по пятерке, что было явно не по карману. Мать с трудом наскребла на дорогу тридцать рублей. Одиннадцать стоил билет на поезд, да столько же надо было оставить доехать обратно (вдруг снова провалятся на экзаменах!). Оставаться с тремя рублями в кармане совсем не светило. Кольке вон матка, даром что неродная, и то целых сорок рублей на дорогу дала.

Сговорились по трешке, но дед согласился за малую цену такую только лишь кладь их везти.

— Вот так-то, ёлоха-воха!..

Чмыкнул, дернул вожжами, и потащились под грохот телеги в тоскливую неизвестность со скоростью два километра в час.

Телега была полна пыльных пустых мешков. Дед ехал с базара — картошку там продавал — и был заметно навеселе. Из курчавой его бороды краснобокими яблоками выпирали крутые щеки, пуговка носа была словно киноварью покрашена.

Услышав, что родом дед из «села-академии», наперебой принялись расспрашивать, какое оно из себя, это село, которое даже в Америке знают, как выглядят знаменитейшие его мастера…

Сашке это село представлялось сказкой. Среди полей и лесов, на зеленом холме — островерхие терема с резными узорчатыми крылечками. На вершине холма — белокаменный, облитый солнцем кремль с колокольней высокой внутри. Рядом с ним — академия, вся из мрамора, с мраморными колоннами, подпирающими небеса. И сидят в ней, рисуют миниатюры художники, похожие и на апостолов, и на мужиков…

Об этом и слышать хотелось. А дед понес околесицу. Про какого-то пастуха, по прозванию Балхон, с саженной трубой вместо рожка, с бородой до пупа, в сажень ростом. Выйдет утром Балхон на середку села, как учнет трубить в ту трубу — на десять верст по округе слышно. Сам земский начальник, бывало, лишался сна, грозил пастуху арестом, в кутузку сажал не раз, да бабы за пастуха заступались.

— Семья у ёво большушша была, про их даже песню такую склали:

— Ты бы нам, дед, про художников!

— А чёво про художников? Богомазы — и всё тут. Церквы, бывало, уедут росписывать и до того там пропьются, с себя всё пропьют, што работают голые, в одеяла одне завернутые… Али семик справляют в селе под троицу. Кончат работу пораньше — хозяин денег дает, напокупают вина там, икры… А березку-то украшают не лентам, а увешают дранкой, а на дранке той нарисуют всякие непотребности. Ну, и идут потом все в Заводы, место такоё там есть, где гуляют. Иной до того упьется, вроде как мертвый лежит. Лежит, а все пальцем на рот свой показывает: дескать, влейте ишшо…

— Ты, дед, опять не про то!

— А про чёво же тебе?! И чёво вы заладили: «дед, дед»! Какой я вам, к дьяволу, дед, мне ишшо и сорока-то нету…

— Про художников… ну, сейчас вот которые.

— Нонешних я не знаю, я там давно не живу. Я токо прежних знавал.

Ехали час и другой, а тоненький шпиль колокольни все продолжал маячить за спинами, не отпускал от себя. Пропал он лишь за холмами, которые дед назвал Афанасьевскими.

Первым не выдержал, стал выдыхаться Славик. Сначала он забегал далеко вперед и садился там на обочину, поджидая подводу, но бегать вскоре не стало силы, и начал он отставать.

Колька тоже устал, но не показывал виду, лишь все сильнее прихрамывал. Дед пригласил его на телегу, Колька же, самолюбиво вздернув остренький подбородок, с достоинством отказался: «Благодарю, уважаемый!» — и продолжал хромать.

Хамушкин поднял на деда измученные глаза:

— Скажите, пожалуйста, долго нам еще ехать?

— Али приустал, молодец?

Сам дед, давая отдых кобылке, давно слез с телеги, без устали попирая дорогу кривыми, обутыми в лапти ногами, привыкшими к пешей ходьбе. Полушутливым голосом заявил:

— Ехать, милок, нам стоко, да ишшо полстоко, да четверть стоко, вот тогда и прибудем на место.

Славик обиделся:

— Я же серьезно вас спрашиваю!

Возница развел руками: ну уж, коли серьезно… И, посерьезнев, сказал:

— Половину дороги токо ишшо проехали.

Славик еле тащился. Колька сказал вознице, чтоб тот его посадил.