Константин Коровин - «То было давно… там… в России…»

— А не кажется вам что-то странное в этой Зазуле. Самое название — Зазуля… Тут что-то есть…

И Павел Сучков — он сидел на террасе, пил коньяк, осовел, — тоже тихо сказал мне:

— Да… странно-с, непонятно-с… Зазуля… В первый раз в жизни. В чем дело?.. Зазуля… Стоит подумать.

Была прекрасная летняя ночь. На столе на террасе накрывали ужин. Сквозь ветви заросшего сада мерцал огонек в большой старой беседке. Там, в беседке, сидела с Колей Зазуля.

Когда подали ужин, я сказал моему слуге Леньке:

— Поди в беседку, позови Колю и Зазулю ужинать.

Ленька скоро вернулся и медленно процедил:

— Они не идут. Я стучал в дверь — ничего не слышат. Посмотрел в окно. Они сидят на кушетке и целуются. Я и в окно стучал — ничего не слышат.

— Что за черт, — сказал Вася.

— Да… — засмеялся Павел Александрович. — Это, господа, любовь.

Громовым голосом Василий Сергеевич крикнул с террасы:

— Колька, Зазуля — ужинать!

Освещенная луной, у беседки показалась Зазуля и нежно крикнула:

— Мы не хотим кушать.

А утром к чаю на террасу не пришли ни Коля, ни Зазуля.

Я подошел к беседке, дверь была открыта.

На крыльце стоял возчик Батранов, и, когда я уходил от беседки, Батранов сказал:

— Николай-то Василич с барыней в три часа ночи уехали. Велели вам заплатить, потому денег у них только на билеты, на машину, остались. Они всю дорогу о деньгах говорили — что денег нет.

— Вот это настоящая любовь, — сказал я приятелям.

— Любовь? Нет, врете-с… Непонятная штучка, а не любовь, — прищурив один глаз, сказал Вася. — Ночью увозит Николая. Как хотите, тут что-то есть подозрительное. Если хотите знать-с, то я на нее, знаете, смотрел-с, она глазки отводит в небо, в глаза не смотрит-с. Совесть нечиста. В Святцах имени такого нет-с… Это тоже что-нибудь!

— А все-таки женщина-класс, — сказал бывший военный, Павел.

— У Николая, — говорю я, — денег ни копейки, а повез… Вот это и есть настоящая любовь.

— Да, странно, — сказал охотник Караулов. — И что она в нем нашла? Обезьяна он и дурак. И пятьдесят лет.

— И я говорю — что она в Кольке нашла: шкелет и шкелет, — соглашался Вася.

Тетенька Афросинья, подавая к чаю оладьи, посмотрела на нас, покачала головой и сказала:

— Ну и барыня приезжая. Вот хороша. Чисто ангел шелковый. И-их, и ласкова, видать, что барыня. А он… удивленье. Прямо верно, что шкелет. И-их, любовь зла — полюбишь не то что козла, а и Зазулю.

Так мы и не узнали, какое же имя, не птичье, а человеческое, было у этой нежной Зазули с бирюзовыми глазами.

Июнь месяц в России городские люди жили на даче.

«Летом город сущий ад», — говорили москвичи.

Впрочем, Москва летом не была адом. В Москве было много садов и зелени.

Сады при особняках были пустые, заросшие. В них были беседки — забавные и причудливые, с разноцветными стеклышками в окнах.

В этих беседках отдыхали от летней жары. Пили чай, прохладительные напитки.

И все же на природе было лучше, и подмосковные крестьяне построили по всем деревням небольшие деревянные дачи. Они были крашены, срублены из соснового леса, отличались уютом и простотой. При дачах всегда были террасы и сады.

А в Пушкине, Царицыне, Люблине, Перловке, Кунцеве, где отдыхали богатые москвичи, дачи строили архитекторы. Они были крыты железом, с фонтанами перед террасой, с металлическим журавлем, из горла которого била струя воды. В садах стояли столбы, увенчанные зеркальными шарами. Дачи были крашены в желтый цвет, украшены разными финтифлюшками, голубыми и красными. Газоны, куртины цветов, дорожки посыпаны песком…

Простые деревенские дачи, где сад был окружен частоколом, где густо росла малина и спелая вишня пряталась в тени, где крапива буйно росла у крылечка, где за березами выглядывал скворечник, — были милее моему сердцу. Они были похожи на какие-то деревенские игрушки.

По вечерам из этих дач слышалось пение, аккорды гитары, мелькали в розовых и белых ситцевых платьицах барышни, гимназисты, студенты.

Здесь жили небогатые семьи Москвы. Здесь всегда слышался живой смех и скрип качающихся качелей.

И вся молодежь была летом влюблена. У каждого юнца был предмет обожания.

Ночью, при луне, дачники гуляли, ходили в рощу слушать соловья.

И действительно, всюду звенели соловьиные трели, и несказанно прекрасны были ночи на подмосковных дачах, — нигде больше я не знавал такого поэтического и восхитительного времени, как лето в России.

Утром, обернув голову полотенцем, все шли купаться на речку или большие пруды, где на воде стояли деревянные, сбитые из досок купальни.

Что за восхищенье — эти купальни!

Когда по деревянным мосткам от берега войдешь в них — вас охватывает, при виде воды, какая-то особая бодрая радость.

Вы раздеваетесь на лавочке у стены. Маленькие рыбки стайками бегают у ваших ног и пропадают в глубине. По маленькой лестнице вы спускаетесь в воду. Какая вода! Она пахнет соседними лесами. Купаться так приятно, что вы окунаетесь, и вам не хочется расстаться с водой.

И какая истома охватывает вас после купанья!..

А возвращаешься на дачу — на террасе чай со сливками, свежее масло, розанчики из белого хлеба, плюшки сдобные. Разносчики покрикивают, предлагая всякую всячину: «калачи, выборгские крендели, сдобные баранки, сухари, сушки с солью, творожники, бисквиты».

Другие кричат: «цыплята, индейки, рябчики, поросята, солонина, баранина, телятина».

А то еще рыбный товар: «белуга, севрюга, осетрина, икра, сиги копченые, балык белорыбий, осетровый, тешка кавказская, судаки свежие, караси, лещи…».

Тоже и колбасы разные: «беловская с чесноком, языковая, чайная, копченая филейная, полендвица, гусиная».

И еще разносчик: «халва, шоколад, рахат-лукум, монпансье, конфеты…». И еще: «малина, клубника, вишня владимирская, абрикосы, крыжовник, черника, смородина красная, белая, черная».

Каких только разносчиков не было! Всех не перечислить.

В сущности, пишу я это так, ни к чему, — одну из страничек нашего былого быта.

По вечерам на подмосковных дачах было много пения, и слышалась музыка. Каких только не пелось романсов. Сколько песен о любви. И сколько беззаботности.

Как-то, идя вечером на станцию, чтобы ехать в Москву, я увидел на одной из маленьких дач, тонувших в зелени деревьев, студента в белой тужурке. Он сидел на скамеечке у калитки и пел басом:

Знакомый голос. Подойдя ближе, я узнал: Володя.

— Володя, — сказал я, — какая у вас октава!