Константин Коровин - «То было давно… там… в России…»

Ночь была темная.

Герасим хотел достать воды, но не нашел.

Шел дождь. Тихий и ровный.

Лучина надымила дым в избе, так что щипало глаза.

Мы открыли дверь.

Вдруг Феб зло заворчал под столом и, выскочив, лаял на открытую дверь, в которой было темно.

Никого не было, а Феб все с беспокойством ворчал. Он как будто что-то видел перед собой.

Герасим закрыл дверь. Феб понемногу успокоился.

Вдруг мы услышали где-то вдали протяжный стон, и дружно завыли волки.

— Эвона приятели поют, — сказал Герасим, — это они на всю ночь запели. Спать под их песни хорошо.

Заперев дверь на крючок, выпив коньячку, мы все примостились на лавках и проснулись, когда в дверь стучали.

Было солнечное утро.

Отворив дверь, стояла молодая девушка и в удивлении смотрела на нас.

— А тятенька не пришел еще? — спросила она нас.

— Нет, его не было.

Появился и сторож. Обрадовался нам.

— Эк ведь вот. Сейчас котелок согрею. Дровишки сухие-то есть. Чай сготовлю.

Помню, как душевен был сторож, как он был рад нам, какой был чай — какое гостеприимство, где же есть такой привет? Да, это было там, в темном бору печальной родины моей.

Как очарователен осенний день. Сегодня ясное солнечное утро. На голубом небе, как кружева, блистают ветви орешника перед окном моей деревенской мастерской. Кое-где еще трепещет неопавший желтый лист, и на ветках, чирикая, прыгают толстенькие дымчатые снегири в красных жилетках, нарядные, веселые. Дали лесные поредели, виден проселок, блестят лужи от дождей. Приятели мои — охотники умываются у колодца и чему-то смеются. Пахнет дымком, трещит можжуха в камине. Слуга мой Ленька принес самовар и медленно проговорил:

— Сегодня тепло, чисто летний день. Утром Афросинья видела, что гуси стаей летели. Наши гуси тоже хотели с ними улететь, только полетели с горы — не могут, и сели на реку. Кричат, а те им отвечают. Василий Сергеевич говорит, что дикие им кричат: «Летите с нами, а то вас зажарят и сожрут».

Приятели, утираясь полотенцами, входят ко мне в мастерскую, рожи такие веселые, красные. Доктор Иван Иванович расчесывает перед зеркалом свои баки и говорит:

— Конечно, человек — общественное животное, он не может жить один.

— Вот у меня хозяин квартиры в Москве действительно животное. Такой черт, — говорит Коля Курин, — только опоздаешь в срок заплатить за квартиру, он уж пишет письмо: «Милостивый государь, напоминаю вам…» А я еще не получил денег — нет. Отвечаю ему: «Милостивый государь», а мне хочется написать — «я лучше тебя знаю, сукин сын, что нужно тебе платить». Пишу ему: «Потрудитесь, милостивый государь, вставить вторые рамы — уж октябрь, холодно. Если я простужусь и захвораю, то я привлеку вас в уголовном порядке к суду». Это меня научил Мишка Шульц — он адвокат, знает… Теперь он молчит. А то я прежде боялся. — И, помолчав, добавил: — Вот он, это верно, животное общественное.

— Не любишь платить-то? — сказал приятель Вася. — Не нравится… Тоже объегорить хозяина хочешь.

— Позвольте, — протестовал Коля Курин, — вообще, как вы думаете, человек — какое его назначение на земле?

— Постой, Коля, — перебиваю я, — что это ты сегодня… Вот ко мне приедут на днях два профессора — философ и метафизик, — ты вот у них спроси, они, брат, все знают.

— Когда они приедут? — мрачно спросил, кушая оладьи, мой приятель-рыболов Вася Кузнецов.

— На днях хотели, на охоту по зайцам.

— Ну вот… благодарю вас, я уеду, я не желаю. От них в голове какой-то бусарь заводится… Ну их к черту! А Кольку надо водой облить — заврался с утра… Человек — какое его назначение на земле…

Приятель Коля смотрел на Василия Сергеевича, мигая, и сказал:

— Странно — водой облить… При тебе нельзя ничего говорить интересного. Мало ли какие вопросы жизнь ставит интеллигентному человеку…

— Сегодня утро светлое, и ты брось эти разговоры. А то из колодца водой оболью… Довольно, в Москве это трепло надоело. Трепло — вся ваша интеллигенция, трепло…

Доктор Иван Иванович, такой розовый, с белыми глазами, гребешком расчесывал баки, смотря в зеркало. Слуга Ленька принес пироги с грибами.

— Что это, — спрашиваю я, — Иван Иванович, у Алексея угри по всей роже? Дайте что-нибудь, присыпку, что ли.

— Женить надо, — ответил Иван Иванович.

Ленька заспанными глазами посмотрел на Ивана Ивановича и, уходя, сказал: «Ну, ну…»

Приятель Вася такой серьезный, лицо красное. Обжигаясь, он ел горячие оладьи — Афросинья напекла. Говорит:

— Хорошо! Воздух какой! Осень. Вода, братцы, холодная. А если ты поговоришь у меня еще, — обратился он к Коле, — честное слово даю — я тебя в колодце искупаю, дождешься. Ты интеллигентщину брось.

— Ничего не интеллигентщина, — обиженно возразил Коля. — Ничего сказать нельзя. Я же мыслю, мало ли какие вопросы в голову входят…

— А я тебя кверх ногами в колодец опущу и головку макать буду, чтоб не входили вопросы дурацкие.

Отворилась дверь, и тетенька Афросинья внесла пирожки в сметане.

— Вот ноне рано я встала, чуть свет, на реку ходила. Что гусей летит к Феклину бору!.. На лугу, знать, сидели. Думаю, разбужу Василь Сергеича, вошла, а он, рот открымши, спит. Вот храпи-ит… Ну, я и пожалела… пущай спит. Поутру-то самый сладкий сон. Поди, гуси-то знают — спят охотники. А теперь-то они уж где… А то было бы жаркое.

— Вот какая штука, смотрите, — говорит Василий Сергеевич, — и гуси разбирают — женщина или мужчина. Нашему брату ведь не подойти к ним. А я завтра переоденусь бабой и пойду чем свет.

— Они узнают, брат, баба, скажут, больно велика, — заметил Коля Хитров.

— Это верно, — сказал Иван Иванович, — они видят, их не обмануть. Инстинкт, а может — и ум, кто знает.

Хорошо пить чай со сливками. Деревенские лепешки тают во рту…

Среди желтых березок и красных осин пробираемся мы тропой на речку. Зеленеют сосны Феклина бора. Вдали слышен шум колес мельницы в тихом осеннем утре. Как бодро в душе. Как радостно.

Сегодня утро светлое, я иду жерлицу на реку смотреть — щуки попали.

У ольхового куста над речкой висит жерлица на сучке. И вытянулась веревка далеко в реку. Василий Сергеевич достает распущенную веревку: большая рыба завертелась в осоке.

— Завела, — говорит приятель Вася, — как быть?

— Надо лезть в воду, — говорю я.

— Благодарю вас, у меня ревматизм. Вот Колька, раздевайся, полезай, распутай.

— Ну нет, благодарю вас, я плавать не умею, еще утонешь.

В это время большая щука, сидевшая на крючке, блеснула на поверхности воды и потянула веревку.

— Здорова, — сказал я.

Василий Сергеевич потянул веревку и стал тащить щуку к берегу.

— Подсачек! — кричал он.

А подсачек забыли взять.